Удары судьбы. Воспоминания солдата и маршала - Дмитрий Язов

…В начале ноября меня еще утром разбудил охранник: «Дмитрий Тимофеевич, я вам принес новость: освободили Олега Шенина и Василия Стародубцева. Скоро и до вас дойдет очередь». А еще через несколько дней В. Стародубцеву пригрозили кутузкой, если он не прекратит без ведома степанковской прокуратуры выезжать с визитами в Ленинград. В этом, правда, кое-кто из политиков усмотрел ущемление прав города на Неве: Москве, дескать, можно, а Ленинград снова ходит в пасынках.

Свой день рождения, как и очередную годовщину Октября, я отпраздновал в госпитале. Меня навестили родные и близкие, приехала и Людмила Георгиевна Зыкина со своим благоверным Виктором Федоровичем Гридиным, смерть которого позднее меня потрясла. Я еще подумал: «Должно быть, на небесах острый дефицит в прекрасных и душевных людях. Какой-то злой рок витает над Россией. Все великие русские женщины доживают свой век в одиночестве».

Выписали меня из госпиталя 12 ноября, и к 18 часам я прибыл в Матросскую Тишину на нары. Сокамерник Миша встретил меня со слезами на глазах, больше месяца маялся один в камере.

Миша еще на пороге камеры выдал сенсацию, мол, Вероника Кастро в фильме «Богатые тоже плачут» добилась поразительного сходства с его милейшей супругой, мыкавшей горе с тремя детьми в далеком Самарканде. И будет несправедливо, если я не расскажу о Мише, он скрашивал мои дни между допросами и не позволял мне унывать.

Родился мой сокамерник в городе, где по ночам Полярная звезда соперничает с изразцами на древних куполах величественной мечети Шахи-Занди, – это в древнем Самарканде. На окраинах города в старых кварталах и поныне ходят друг к другу в гости по крышам домов, а старики встречаются потолковать о жизни в тени карагачей. Времена года в Самарканде, месяц и даже день старожилы определяют по базару. Сначала Самарканд забирает в полон вишня, она царица базаров! Но постепенно вишню оттесняют урюк и абрикосы, а чуть позже подступают времена соперничества дынь с арбузами. А когда на базарные ряды завозили гроздья винограда, за временами было уже не уследить.

У евреев обычно принято писать: «Я родился в бедной еврейской семье». А Миша нарушил эту вековую традицию и на первом допросе заявил с достоинством: «Я родился в богатой еврейской семье». Это на самаркандском базаре, среди роскошества тюбетеек, как рассказывал мне Миша, его предки узрели русского живописца Кузьму Петрова-Водкина, пригласили в свой дом на застолье. «И когда я рассматриваю в музеях натюрморты Петрова-Водкина, – гордился Михаил, – я узнаю на картинах фрукты из нашего родового сада. Помнят в нашем доме и двух москвичей, юмористов Ильфа и Петрова, посетивших Самарканд в начале двадцатых годов. Моя бабушка собрала им в дорогу корзину с золотистым урюком. Это мои предки помогали знаменитому самаркандскому роду Мусаевых основать в Иерусалиме школу для бедных, построить синагогу».

Миша всегда подчеркивал в разговоре, что позже эту синагогу посетили М. Горбачев, поэт Е. Евтушенко, знаменитая певица А. Пугачева.

Миша клятвенно уверял меня, что в концертном зале самаркандской филармонии еще до войны за их семьей закрепили именное кресло, в доме боготворили скрипку. Хорошим тоном считалось среди узбеков, евреев посещать и театральные премьеры. Модные московские спектакли тиражировались в русской драме. Однажды Миша попал на «Обратную связь» А. Гельмана. Но если в Москве актеры во главе со Смоктуновским восседали за конторскими столами, то в самаркандском варианте на авансцену время от времени выходил человек, весьма похожий на Суслова. Он внимательно всматривался в зал, старался понять, насколько мысль о производственных деяниях близка самаркандским евреям. Через всю сцену вышагивали буквы знаменитого лозунга тех времен: «Экономика должна быть экономной». Этот лозунг в кущах Завидова А. Бовин, ныне частый гость московского телевизионного канала, придумал для Л. Брежнева.

Всякая премьера – событие в городе по причине присутствия в ложах местной идеологической элиты. Но вот на базар просочился слушок, что главный идеолог области посоветовал режиссеру загримировать персонажа на авансцене под руководителя республики Ш. Рашидова. Но режиссер был московский и, естественно, был влюблен в руководство ЦК КПСС на Старой площади и считал политической ошибкой опуститься до республиканского масштаба.

Представляю, сколько седин появилось на его неуступчивой голове, но пришлось уступить. И вот на сцене новая трактовка, казалось бы, надо радоваться, вождь узбеков на сцене, но в партере вдруг один узбек из обкомовской свиты неожиданно заплакал. Он прекрасно разбирался в партийной символике и вычислил для себя, что замена Суслова в калошах вовсе не случайна, Шарафа Рашидова забирают на повышение в Москву. Самое время было продемонстрировать лояльность к лидеру узбекской нации, которого я также всегда уважал.

Узбек в партере плакал и приговаривал: «Зачем забираешь? Оставь, Москва, нам Шарафа Рашидовича! Не забирай, Москва, великого человека, мы осиротеем!»

Глядя на человека из аппарата обкома, и другие узбеки заплакали, а тех, кто всплакнуть не отважился, толкали в бока, мол, на всякий случай поплачь! Сигнал-то всплакнуть пришел из обкома.

Мне и до рассказа Миши было известно об этой самаркандской трактовке. До сих пор вспоминаю, как Рашидов, давясь от смеха, рассказывал эту историю. Но вернемся к моему сокамернику. Миша никак не мог понять, почему люди, отработавшие целый день на производстве, вечером в охотку идут еще «поработать» в театр, окунуться в трудовые и индустриальные будни по прокладке нефтепровода. А когда же жить?

И вот, приехав в Москву, он первым делом помчался в ефремовский МХАТ на тельмановскую пьесу. Пожалуй, он был единственным зрителем, кто хохотал на спектакле. В антракте его отловили в буфете и предложили за билет компенсацию, аж 25 рублей, чтобы он только покинул театр, дескать, вы еще не созрели для философского осмысления производственной драматургии. По-моему, Миша – единственный зритель за всю историю МХАТа, который удостоился внимания художественного руководства театра. Забавная история, она иллюстрирует нравы наших театральных деятелей, утративших чувство меры в погоне за государственными премиями.

Выйдя на свободу, Миша пришел в Самарканд, в родную школу имени A.C. Пушкина, где мальчуганом учился Ислам Каримов. Нашел на школьном дворе среди обломков парту, за которой сидел будущий президент Узбекистана, и навел на ней музейный глянец в благодарность за то, что Ислам Каримов проявил великодушие к семье Михаила, когда он пребывал в тюрьме на чужбине.

Позже Миша стал коммерсантом. Сказывают, что когда он подписывает договор, то скрепляет свою подпись печаткой: «Сидел за партой Каримова и в камере с Язовым».

…Перечитывая обвинительное заключение по уголовному делу № 18/6214-91 и сравнивая с тем, что происходит в стране, приходится констатировать: президент так ничего и не сделал для сохранения Союза. Горькой болью щемит душа, когда думаю о том, что стало с нашей армией. Под идеей реформирования армии Горбачев понимал ее сокращение. Он рассуждал упрощенно: если мы не собираемся нападать, следовательно, необходимо в армии провести реформу. Но сокращать надо разумно. Например: были войска, предназначенные исключительно для наступления, – воздушно-десантные. Но мы не собирались проводить крупномасштабные наступательные операции. И видимо, Игорь Николаевич Родионов совершенно правильно поступил, приняв решение кое-где сократить воздушно-десантные войска. Я бы тоже так поступил, потому что содержание одной воздушно-десантной дивизии обходится стране намного дороже, чем содержание танковой дивизии. Для того чтобы перебросить одну воздушно-десантную дивизию, необходимы четыре военно-транспортные авиационные дивизии. Защитники ВДВ говорят, мол, армия должна быть мобильной. А разве танковая дивизия или мотострелковая не мобильные? И если мы никуда не собираемся лететь, то где мы будем демонстрировать мобильность воздушно-десантных войск?