Президент Московии. Невероятная история в четырех частях - Александр Яблонский

– Не спорю, уважаемый Дмитрий Александрович, но что вы предлагаете?

– Сделать необратимыми вами начатые процессы. Как только страна и общество будут привлекательны, – потянутся. Тянутся же жители Колхиды и северных отчужденных территорий Сакартвело к своей бывшей родине. Кстати говоря, знаю, что вы начали налаживать связи и добрые отношения с Сакартвело, отлично, Бог в помощь. И к нам потянутся, ещё как потянутся. Поверьте мне. А потянутся, когда поймут и поверят, что мы не шутим. А раз не шутим, то все сопротивление, а оно будет ожесточенным, мы подавим, причем в зародыше. Они будут надежно защищены. Это – одна сторона медали: доверие посторонних, которые должны стать нашими. Другая сторона: НАШИ! Главное, чтобы наши доморощенные нацики, а также – ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ поняли, не умом поняли, а инстинктом выживания, что мы не в игрушки играем. Миграционные процессы всегда и неизбежно связаны с вспышками – взрывами ксенофобии, непредсказуемыми зигзагами политических лозунгов, ведущих к этническому и межконфессиональному насилию. Отбить охоту к таким экспериментам можно, только дав по рукам. Для острастки.

– Кому «по рукам»?

– Всей бывшей камарилье, всей ее потенциальной пятой колонне.

– И кто же займется этим кровопусканьем?

– Возложите на меня и моих людей.

– Странно, я думал, что вы и ваши люди не головорезы.

– А мы и не будем головы резать. Этим займутся другие.

– Кто?

– Скажем, дружины о. Фиофилакта. А потом мы и с ними расправимся – вполне официально и законно, как с убийцами и головорезами, как вы сказали.

– Одним выстрелом двух зайцев?

– Больше, значительно больше. Всех тех, кто может вам – нам помешать строить великую, свободную, демократическую, многонациональную Россию.

– Большую кровь пустить… Это я где-то уже слышал. И где-то когда-то это уже было. Двух зайцев… И заселить Сибирь… Жаль… Так хорошо начали… Совсем меня расположили. Жаль… Но я на это не пойду.

– Господин Президент. Это – не большая кровь. Это – малая кровь. Кровопускание. Вот без этой медицинской операции, возможно, болезненной, будет очень большая кровь.

Так всегда было. Взорвали пару-тройку домов, погибли и детишки, и их матери, и деды, и жаль их смертельно, до боли сердечной, неизлечимой, но своей смертью они столько жизней спасли, без этих жертв полыхнула бы Россия, и сидели бы мы сейчас, если сидели, в оранжево-лимонном Сингапуре, на месте Москвы-матушки возведенном.

– Может, и не полыхнуло бы… И… По мне, лучше в оранжево-лимонном, нежели на погосте. На костях невинных. Ис-клю-че-но!

– Господин Президент. Я не рассчитывал, что вы на это согласитесь немедля. Я вам дал мысль. Привыкните к ней. Мы, если разрешите, к этому разговору вернемся. Позже. Значительно позже. Время пока терпит.

* * *

– Кто тебе опять звонил?

– Кто! Конь в пальто!

– Тебя все время вызывают к телефону!

– А что, я не могу иметь подруг, друзей?! Да, да, друзей! И не смотри на меня так! И мои друзья будут мне звонить! И запомни, запомни внимательно: если я захочу, я тебе изменю, если захочу, я от тебя уйду. Постарайся, чтобы я этого не захотела. Постарайся.

– Ты опять шприцы не прокипятила.

– А это моя забота. Думай о себе. Твое дело сейчас этого жмурика перевернуть и подмыть. Давай, давай, не брезгуй! Врачеватель хренов. Тебе бы лишь спирт медицинский хлебать.

– Ёк-макарёк! Так он же все равно загнется. У него же все симптомы. Мы это в прошлом году на третьем курсе проходили.

– Мы все загнемся… Хорошо бы без мучений. Давай, поворачивай. Я тебе помогу.

* * *

Председатель Финансовой палаты и глава Союза промышленников и предпринимателей при всех различиях походили друг на друга до смешного. Высокий, сутулый некогда белобрысый финансист говорил чуть заикаясь, тихо, словно вытаскивая слова из темной глубины своего мышления, очки с толстыми выпуклыми стеклами были поношены и старомодны, пальцы рук постоянно блуждали по поверхности стола, вылинявшая челка упрямо спадала на лоб и тонкие сиреневые губы постоянно растягивались в виноватую улыбку. Шеф всех промышленников и предпринимателей, напротив, был губаст, уверен, кряжисто коренаст, крепок, с крупным грецким орехом живота, говорившим не об ожирении своего хозяина, а о его солидности, весомости и социальной прочности, пальцы рук постоянно были сжаты в массивные кулаки, низкий рокочущий бас-профундо свидетельствовал об угрожающей своему и чужому здоровью сексуальной энергии, мысли излагал кратко, энергично, безапелляционно, он не улыбался, но иногда громогласно, смачно и чуть фальшиво хохотал, потирая короткие сильные руки. Однако было нечто такое, что объединяло этих несхожих людей, делало их членами одной семьи, одной родственной ветви. Это была подчеркнутая взаимная уважительность и внимательная согласованность. Это был их взгляд: когда они говорили, он блуждал, не останавливаясь на собеседнике, скользил с предмета на предмет, как бы не в силах удержаться на каждом из них, отражаясь ими; когда же говорил Чернышев, этот взгляд вдруг принимал определенную, очень жесткую форму и впечатывался прямо в глаза говорившему, пронзительно, цепко и тяжело. Это была манера говорить, вернее, манера подытоживать свои размышления и доводы: слова падали чугунно, угрожающе веско, тихо, чередуясь долгими паузами. Это была выработанная годами привычка переглядываться перед решающим ответом: молниеносно, исподлобья, косо. Это была та неуловимая, но явно ощутимая повадка матерых хищников, не делающих лишних движений, но обладающих мертвой, неотразимой хваткой, неслышной, крадущейся походкой и стремительным точным прыжком. К тому же они носили галстуки одной и той же неаполитанской фирмы «Marinella»: финансист – темно-бордовый однотонный, промышленник – яркий в крупную косую полосу. Чернышев со стыдом вспомнил, что он купил несколько галстуков в Marshal’s, да и то по сейлу. Внешне они были очень даже приличны, но специалист, конечно, заметил бы разницу между его ширпотребом – 10 долларов за штуку и, скажем продукцией «Marinella», «Hermes» или «Roda». Однако Чернышев, даже имея миллионы, задавился бы покупать галстук за 1000 или больше долларов. Да и вообще, в последние годы он охладел к этому давно отжившему атрибуту мужского имиджа.

Беседа поначалу не клеилась, разговор на ощупь прокладывал свое русло, так робкий ручеек в сомнениях блуждает между нависающими неровностями земли, чтобы в результате выбрать оптимальный путь свободного и полноводного шествования. В конце концов, Чернышев сказал: «Я давно ждал вас, господа», – и это была правда. Его новации уходили, как вода в песок: почти всё, что он инициировал, обретало форму закона, отливалось в четкие и бесспорные формулировки, конкретизировалось подзаконами, указами, инструкциями – иногда с ощутимым сопротивлением, чаще – легко и плавно, – но результат от всех этих побед был нулевой. Без кардинальных финансово-экономических сдвигов политические изменения невозможны. Особые надежды Чернышев возлагал на приватизацию всех общегосударственных телеканалов и других медиасредств – без этого не разбудить, не расшевелить спящее общество, и на снятие претензий к приватизационным сделкам, с обязательной компенсацией – без этого не стимулировать промышленно-экономическую активность и не пополнить оскудевшую казну, а без хорошего задела было невозможно слезть с нефтегазовой истощившейся иглы и начать нормальную экономическую жизнь. Капитаны крупного бизнеса не особенно торопились отметиться по этим жизненно важным, прежде всего для них, вопросам, и Чернышев начал заметно нервничать: его планы делались призрачными, жертвы напрасными, жизнь загубленной. Однако все имеет свое окончание, и, когда фрау Кроненбах доложила о просьбе двух тузов назначить аудиенцию, Олег Николаевич, облегченно вздохнув и, соблюдая необходимый престижный минимум всего в три дня, незамедлительно пригласил гостей.