Поход Наполеона в Россию - Арман Луи Коленкур

7‑го мы были в Пневой слободе. Погода становилась всё более и более холодной, но все думали, что в смоленских складах и на обещанных императором зимних квартирах мы найдём конец наших продовольственных лишений, то есть конец наших главных бед. Все лица повеселели. Один вид продовольственного обоза, отправленного из Смоленска арьергарду маршала Нея, напомнил другие времена, внушил другие мысли и поднял моральное состояние даже наиболее удручённых людей. Все начали верить в изобилие, в то, что мы достигли тихой пристани. Император лелеял всякие мечты больше чем кто бы то ни было и неоднократно говорил на эти темы. Он видел уже, как его армия снова приведена в порядок. По–прежнему стояли сильные морозы, но небо было ясным и солнечным. Всем казалось, что Смоленск означает конец лишений.

Однако зрелище, которое представляла собою дорога начиная от Михайловки, было ужасным; многочисленные трупы наших эвакуированных раненых лежали на дороге; большинство из них погибли от холода или голода или же были покинуты теми, кому была поручена их перевозка. Наряду с этим дорога кишела отставшими. Но в этот день беспорядка было меньше. Некоторые солдаты вновь нагнали свои части, чтобы не упустить пайков, раздачи которых все ожидали. Император заметил это, и в тот момент это было для него утешительным зрелищем. К концу дня почувствовалась сырость и началась оттепель; для артиллерии и обозов дорога стала трудной. К счастью, мороз возобновился, иначе на разбитых дорогах мы все завязли бы в грязи. В это время Платов со своей тучей казаков энергично теснил вице–короля, двигавшегося по направлению к Витебску.

8‑го ставка была в Городихине. На один момент у императора явилась мысль поехать в Смоленск, но с возобновлением мороза образовалась гололедица и дорога сделалась непроезжей, в особенности вечером. Император опасался также, что в случае его отъезда за ним потянется целая куча солдат, отбившихся от своих полков, и это вызовет ночью беспорядок в Смоленске; он решил поэтому выждать до завтра; это было весьма счастливое решение, так как, даже идя пешком по дороге, с трудом удавалось удержаться на ногах. Легко представить себе, как обстояло дело с лошадьми, из которых ни одна не была подкована так, как этого требовали условия русского климата. Изнурённые и ослабевшие от лишений, лошади падали на каждом шагу и не могли найти точки опоры, чтобы подняться на ноги. После нескольких тщетных попыток они оставались лежать распростершись на земле, и невозможно было заставить их вновь попробовать подняться. Дорога была такой скользкой, что мы потеряли очень много лошадей. Именно с этого момента начинаются великие бедствия нашего отступления.

Почти все шли пешком; император, который ехал в своём экипаже вместе с князем Невшательским вслед за гвардией, два–три раза в день выходил из экипажа и, по общему примеру, в течение некоторого времени шёл пешком, опираясь то на плечо князя, то на моё плечо или на кого–нибудь из своих адъютантов. Дорога и придорожная полоса с обеих сторон были усеяны трупами раненых, погибших от голода, холода и нужды. Даже на поле битвы никогда нельзя было видеть таких ужасов. И всё–таки, как я уже говорил, несмотря на наши бедствия и на эти ужасы, когда мы завидели колокольни Смоленска при ясной погоде и солнечном небе, то оживились даже те, кто унывал больше всех; ко многим вновь возвратилось веселье. Не вызывалась ли эта беззаботность тем, что опасности, грозившие непосредственно каждому из нас, притупляли чувство жалости, тогда как при других обстоятельствах горестное зрелище, представлявшееся нашим взорам, внушило бы это чувство всем?

9 ноября около полудня мы вновь увидели Смоленск. Император, который заранее отдал все нужные распоряжения, тотчас же занялся организацией раздачи пайков. К сожалению, состояние складов отнюдь не соответствовало ни нашим ожиданиям, ни нашим нуждам; но так как лишь немногие солдаты находились в своих частях, то именно этот беспорядок позволил удовлетворить тех, кто был налицо. Это было весьма существенно, так как надо было ободрить этих молодцов. Число этих отважных и верных солдат было, увы, не очень велико. Гражданские власти и начальники воинских частей плохо помогали губернатору Смоленска генералу Шарпантье; ему удалось собрать лишь немного продовольствия, хотя в этой плодородной местности оставались жители, в общем довольно хорошо относившиеся к нам, когда их не притесняли. Губернатор всего лишь пять дней тому назад узнал о начавшемся отступлении и тотчас же пустил в ход все средства, чтобы организовать выпечку хлеба и удовлетворить потребности нашего арьергарда, которому постепенно было послано всё. Шарпантье располагал небольшим числом пекарей, а быстрое передвижение армии не дало его администрации (которая, можно сказать, существовала только на бумаге) возможности заготовить хлеб заранее; не удалось даже использовать те запасы, которые можно было достать в смоленских складах. Каждый думал только о собственном благополучии, и всем казалось, что действительный секрет спасения от опасности — это спешить, спешить и спешить. Как можно было добиться какой–нибудь работы от пекарей и от чиновников при таких настроениях, доводивших беспорядок до крайней степени? Лишённые самого необходимого, многие из офицеров, в том числе и офицеры высших рангов, показывали дурной пример, осуществляя принцип «спасайся кто может», и, не выжидая своих корпусов, мчались в одиночку впереди колонны в надежде найти чего бы поесть.

Как для императора, так и для армии прибытие в Смоленск и пребывание там были ознаменованы новым несчастьем; можно смело назвать этим словом сражение, не только обнажившее наши фланги, но и лишившее нас состоящего из свежих войск подкрепления, которое должно было поднять дух наших утомлённых людей и остановить неприятеля, не менее утомлённого, чем мы. Император рассчитывал на корпус Барагэ д'Илье, недавно прибывший из Франции; он дал ему приказ занять позиции на дороге в Ельню; но авангард Барагэ д'Илье занял невыгодную позицию в Ляхове; им командовал генерал Ожеро, который плохо произвёл разведку и ещё хуже расположил свои войска; авангард был окружён неприятелем, подвергся нападению и попал в плен. Неприятель, следивший за Ожеро и, кроме того, осведомлённый крестьянами, увидел, что он не принимает мер охраны и воспользовался этим; генерал Ожеро со своими войсками, численностью свыше 2 тысяч человек, сдался русскому авангарду, более половины которого сам взял бы в плен, если бы только вспомнил, какое имя он носит. Эта неудача была для нас несчастьем во многих отношениях. Она не только лишила нас необходимости подкрепления свежими войсками и устроенных в этом месте складов, которые весьма пригодились бы нам, но и ободрила неприятеля, который, несмотря на бедствия и лишения, испытываемые нашими ослабевшими солдатами, не привык ещё к таким успехам. Император и князь Невшательский во всеуслышание объясняли эту неудачу непредусмотрительностью генерала Барагэ д'Илье, который, как они говорили, сам лично ничего не осмотрел, но главным образом они приписывали её бездарности генерала Ожеро. Офицеры, которые побывали там, с горечью говорили об этом деле и отнюдь не оправдывали обоих генералов. Что касается императора, то он счёл это событие удобным предлогом, чтобы продолжать отступление и покинуть Смоленск, после того как всего лишь за несколько дней и, может быть, даже несколько минут до этого он мечтал устроить в Смоленске свой главный авангардный пост на зимнее время.