Американская пастораль - Филип Рот

— Я не знаю, что тут можно сделать. Это она устроила взрыв у Хэмлина, из-за нее погиб Конлон. — Язык не поворачивается сказать и о трех жертвах в Орегоне. — Это все сделала она.

— Да конечно, она. Черт. Мы же так и думали. Где она сейчас, в этой своей конуре?

— Да, там ужасно.

— Так иди и забери ее оттуда.

— Не могу. Она не пойдет. Просит оставить ее в покое.

— Плевать на ее просьбы. Садись, кретин, в машину, поезжай и вытащи ее из этой чертовой конуры за волосы. Усыпи ее. Свяжи. Только увези оттуда. Послушай, ты в шоке. Я не считаю, что самое главное в этой жизни — сохранить семью, но ты так считаешь. Так что езжай и забери ее!

— Не выйдет. Я не могу тащить ее силой. Это гораздо сложнее, чем тебе кажется. Даже если я стисну зубы и затащу ее в дом — что дальше? Можно храбриться и действовать силой — но что делать дальше? Все это запутанно, слишком запутанно. По-твоему не получится.

— Только по-моему и получится.

— Она убила еще троих. Она четырех человек убила.

— К черту всех четырех! Что с тобой? Ты пасуешь перед ней, как всю свою жизнь пасовал перед отцом и вообще перед всем на свете.

— Ее изнасиловали. Она свихнулась, она помешанная. Это видно с первого взгляда. Ее дважды насиловали.

— А как оно могло быть иначе? Чему ты удивляешься? Ее и не могли не изнасиловать. А теперь выбирай: или оторви задницу от стула и иди за ней, или ее изнасилуют в третий раз. Ты ее любишь или не любишь?

— Как можно задавать такой вопрос?

— Ты вынуждаешь задать его.

— Не надо, только не сейчас; не добивай меня, не отнимай остатки сил. Я люблю дочку. Больше всего на свете.

— Как вещь.

— Что?

— Как вещь — ты любишь ее, как вещь. Так же ты любишь свою жену. Господи, хоть бы когда-нибудь до тебя дошло, почему ты поступаешь так, как поступаешь. Знаешь почему? Хотя бы догадываешься? Потому что боишься произвести плохое впечатление! Боишься выпустить зверя из клетки!

— О чем ты говоришь? Какого зверя? Что за зверь? Нет, настоящего сочувствия он и не ждал, но чтобы так набрасываться? Почему он накинулся на него, не потрудился даже притвориться, что сочувствует? После того, как он все рассказал и теперь Джерри знает, как все обернулось — в тысячу и тысячу раз хуже, чем они думали.

— Знаешь, что ты такое? Ты тот, кто вечно все сглаживает. Вечно сдержан. Умрешь, но не скажешь правду, если она, по-твоему, кого-нибудь заденет. Всегда готов к компромиссу. Всегда бесконечно прекраснодушен. Всегда и во всем видишь светлые стороны. Воспитанный. Терпеливый. Само олицетворение благопристойности. Мальчик, никогда не нарушающий моральный кодекс. Общество говорит «надо», ты — руки по швам и — «есть!». Благопристойность, приличия. Приличиям обычно плюют в морду. За тебя плюнула твоя дочь. Четверо убитых, говоришь? Нехилая критика на благопристойность.

Если он бросит трубку, то сразу же останется совсем один в том коридоре, за спиной парня, который ждет своей очереди после другого, уже навалившегося на Мерри; он увидит все, чего не хочет видеть, узнает все, что невыносимо знать. Не может он сидеть и снова и снова прокручивать в голове всю эту историю. Если он бросит трубку, он никогда не услышит, что скажет Джерри, когда закончит говорить все то, что ему почему-то нужно сказать, — про зверя. Какого зверя? Джерри не набрасывается, это его всегдашняя манера вести себя, он со всеми такой — Джерри есть Джерри. Таким уродился. Мы с ним живем по-разному. Брат — а будто и не брат вовсе. Я запаниковал. Это паника. Я позвонил самому неподходящему человеку. Этот парень зарабатывает на жизнь, орудуя ножом. Излечивает, орудуя ножом. Вырезает гнилое. Я сломлен, со мной случилось то, с чем никто справиться не может, а для него это очередной больной, и он прикидывает, как вонзить в меня нож.

— Я не выродок, — говорит Швед. — А вот ты выродок.

— Нет, ты не выродок, это точно. Ты все делаешь правильно.

— Не понимаю. Ты произносишь это, как оскорбление. — Швед даже рассердился. — Что дурного в том, чтобы поступать правильно?

— Ничего. Ничегошеньки. Но только твоя дочь всю жизнь расшибает об это лоб. Ты прячешься за ширмой, Сеймур. Ты никогда не раскрываешься. Никто не знает, что ты на самом деле. Вот об это она и бьется — о твой фасад. О твои чертовы нормы. Посмотри хорошенько, как лихо она расправилась с твоими нормами.

— Не знаю, чего ты от меня хочешь. Я, к сожалению, не так умен. Больше ты ничего не хочешь мне сказать? Это все?

— Ты берешь все призы. Всегда поступаешь правильно. Все тебя любят. Женишься не на ком-нибудь — на «Мисс Нью-Джерси». Вот тут впору задуматься. Почему, собственно, ты на ней женился? Потому что выглядит, как картинка. Для чего ты вообще что-либо делаешь? Чтобы добиться красивых картинок.

— Я любил ее! Так любил, что пошел против воли отца!

Джерри смеется.

— Ты уверен? Ты правда думаешь, что одержал над ним верх? Ты женился на ней, потому что не знал, как выпутаться. Отец вытер об нее ноги тогда в своем офисе, а ты сидел и помалкивал. Скажешь, неправда?

— Моя дочь сидит в жуткой конуре, Джерри. О чем мы говорим?

Но Джерри не слышит его. Он слышит только себя. Почему именно сейчас Джерри считает, что настал его час и он наконец-то может резануть брату правду-матку? Почему кто-то решает, что, когда тебе хуже всего, самое время под видом рассуждений о твоем характере вылить на тебя все презрение, которое копится многие годы? Почему людей так распирает от чувства превосходства над страдальцем, почему они так ликуют, выказывая это? Что за радость именно сейчас выместить на мне всю обиду за то, что жил в моей тени? Почему, если его подмывало все это сказать, он молчал, пока я был на коне? И почему он считает, что оказался в тени? Самый знаменитый кардиохирург Майами! Доктор Лейвоу, который спасает людей с больным сердцем!

— Отец, черт побери, проморгал и позволил тебе проскользнуть в щелку — это ты понимаешь? Если бы он сказал: я никогда не дам согласия, я не согласен, чтобы мои внуки были какими-то половинками, — тогда тебе пришлось бы делать выбор. Но тебя эта участь миновала: ты никогда не делал выбора. Нет, никогда. Потому что он дал тебе проскользнуть. Все всегда давали тебе возможность проскользнуть к цели, не делая выбора. И поэтому до сих пор непонятно, кто ты на самом деле. Ты не проявил себя — вот в чем дело, Сеймур, ты «не проявлен». Поэтому твоя дочь и решила убрать тебя из своей жизни. Ты всегда и во всем виляешь, и ей это сделалось ненавистно. Ты всегда прячешься за ширмой. Ты никогда не делаешь выбора.

— Зачем ты это говоришь? Что ты хочешь, чтобы я выбрал? О чем у нас речь?

— Думаешь, у тебя есть представление, что такое мужчина? Ты понятия не имеешь, что такое мужчина. Думаешь, знаешь, что такое дочь? Ты понятия не имеешь о том, что такое дочь. Думаешь, ты понимаешь эту страну? Ты понятия не имеешь об этой стране. У тебя ложное представление обо всем. Разбираешься только в своих идиотских перчатках. Эта страна вызывает ужас. Конечно, ее изнасиловали. С кем — как ты думаешь? — она водилась? Разумеется, в той компании ее неминуемо должны были изнасиловать. Это тебе не Олд-Римрок, дружище, это уже джунгли США. Она вошла в этот мир, в этот свихнувшийся мир, погрузилась в то, что его наполняет, — так чего же ты хочешь? Девочка из Римрока, Нью-Джерси, — конечно, она не знает, как в нем держаться, конечно, подонки просто используют ее. Что она знает? Она как звереныш, вдруг очутившийся в большом мире. Она еще не насытилась им, она до сих пор пытается с ним играть. Конура на Маккартер-хайвей? А почему бы и нет? Любая бы на ее месте сбежала. Ты готовил ее до конца жизни доить коров? К какой жизни ты старался ее приготовить? К искусственной, выдуманной. Ты строишь жизнь на предположениях. По сей день живешь в мире фантазий нашего старика, по сей день паришь вместе с Лу Лейвоу в этом его перчаточном рае. Перчатки тиранят нашу семью, душат ее, заставляют вертеться вокруг самого главного во вселенной — дамских перчаток! Он по-прежнему с жаром рассказывает о продавщице, которая, предлагая товар, споласкивает руки, прежде чем прикоснуться к паре перчаток другого цвета? О, где ты, где ты, чинная старозаветная Америка, страна, где у каждой женщины было по двадцать пять пар перчаток? Твоя дочь отправила все твои нормы к чертям собачьим, а ты все думаешь, что знаешь жизнь!