Святое дело - Виктор Суворов

Й. Геббельс, 21 июня 1941 года

Я-то думал: выйдет «Ледокол», и на меня обрушится камнепад критики. Но ошибся. Просчитался. Обмишурился. Камнепад не обрушился. Да что там камнепад: никто и камушка в мой огород не бросил. Даже обидно.

Были, правда, статьи, казалось бы, сокрушающие: «„Ледокол“ в весенней луже», «„Ледокол“ идет на таран», «Кочегар с „Ледокола“», «„Ледоколом“ по исторической правде», «Застрявший во льдах холодной войны», «„Ледокол“ в бараньей шкуре», «Автора „Ледокола“ подвели бараны», «Дырокол», «Пора топить „Ледокол“» и пр. и пр.

Были разоблачительные научные конференции. Были разгромные книги и уничтожающие фильмы. «Ледокол» опровергали первый (он же и последний) Президент СССР и семь (один за другим) российских премьеров.

В ответ на «Ледокол» Министр обороны РФ генерал армии Грачев издал громовой приказ о совершенствовании процесса изучения военной истории в Вооруженных силах. Не помогло, пришлось министру издавать еще один приказ, еще более грозный. Да что там министр…

На «Ледокол» реагировал Президент РФ поручением № Пр-319 от 28 февраля 1995 года. Во исполнение воли всенародно избранного ученые товарищи удивляли мир многопудовыми томами. Дума Государственная принимала резолюцию от 27 мая 2005 года, а Верховная Рада Украины даже сотворила антиледокольный закон: защитим правду истории!

Меня обвиняют в том, что я пытаюсь переписать историю. На это смиренно отвечаю: было бы что переписывать.

Официальную историю войны написать не удается. Несмотря на усилия многотысячных ученых коллективов, на истраченные миллиарды и упущенные десятилетия. Официальной версии нет и не предвидится.

Но народные избранники зовут избравшие их народы защищать правду истории… которой нет. Которую никак не удается сочинить.

И гремит над страной клич: защитим то, чего нет! В законодательном порядке! Очернителям бой! Воздвигнем новые государственные структуры! Еще десяток вагонов денег отстегаем на это святое дело! Зарубежных единомышленников прикормим!

А они, зарубежные прихлебатели, на подкорм рвутся. В Москву. И, подкормившись, крушат чистыми руками и холодными головами мои ржавые борта, бьют по мне из всех калибров.

Любому залетному иноземному охотнику, который вызывается топить «Ледокол», в Москве стелют красный ковер от Шереметьева до Грановитой палаты. Министерство обороны, МИД, СВР, ГРУ и другие столь же почтенные организации распахивают (почему-то) перед закордонными ниспровергателями неприступные двери своих совершенно секретных архивов. И вскипают антиледокольные волны, пенятся, но бьют мимо моих бортов.

Разве это не критика?

Конечно, это не критика.

«Ледокол» я писал ради одного вопроса. Этот вопрос — в 26-й главе. Предшествующие главы — только присказка. Главный вопрос книги написал заглавными буквами. Для непонятливых еще и приписал: вот он — центральный вопрос. Грядущих своих критиков просил мелочью не бренчать, а брать барана за рога — отвечать на главный вопрос. Сейчас просто ради принципа вопрос не повторяю. Тот, кто книгу читал, знает, о чем речь.

Так вот: в сотнях статей, в 47 антиледокольных докторских диссертациях, которые мне известны на сегодняшний день, в 35 опровергающих книгах, во множестве теле- и радиопередач ни один мой противник на поставленный вопрос не ответил.

Скажу больше: ни один о центральном вопросе «Ледокола» словом не обмолвился. Так можно ли все эти изыскания считать критикой, если мои уважаемые оппоненты готовы спорить о чем угодно, только не о главном, если они придираются только к пустякам, но лихим маневром обходят центральный вопрос?

И еще: если ведущие мировые светила из институтов и университетов Лондона, Парижа, Тель-Авива, Мюнхена, Рима, Вашингтона, Эдинбурга, Бонна, Москвы, Берлина вот уже двадцать лет не решаются даже упоминать главный вопрос, поставленный в книге, то не является ли это свидетельством того, что «Ледокол» пробился?

Перчатка брошена. Ходят вокруг ученые синьоры, мистеры, господа, паны и товарищи, плюются, ругаются, шлют проклятия на мою бедную голову, объявляют меня опровергнутым, разбитым, утопленным, испепеленным, истребленным и по полу растертым, но перчатку так никто поднять и не решился. Уклонились от боя господа генералы и маршалы, премьеры, президенты и разведчики, журналисты и ученые.

Правильность любой теории измеряется ее объясняющей силой. Моя теория разъясняет многое из того, что раньше объяснению не поддавалось. «Ледокол» дает ключ к пониманию даже тех проблем начального периода советско-германской войны, которые в моих книгах не затронуты.

Противникам не надо меня ни разоблачать, ни уличать. Им надо найти другое простое, понятное, логичное объяснение тому, что случилось в 1941 году. Пока они другой теории не придумают, «Ледокол» будет продолжать свое победное плавание.

Но письма идут. И новые ниспровергатели на бой зовут. Весь Интернет исписали: выходи! Под телекамеры требуют: спорить будем!

А о чем, граждане, спорить? Это вам следует принимать мой вызов. Это вам следует ответить на тот центральный вопрос, который я поставил в «Ледоколе». Если вы главное обсуждать не решаетесь, то о чем спорить? А если вы «Ледокол» не читали и не знаете, что там за главный вопрос, то нам и подавно толковать не о чем.

И вот картина: орды моих оппонентов на битву зовут, но сами же от нее уклоняются. А уязвить, уколоть, укусить хочется. Потому нужен аргумент, который был бы, так сказать, за бортом «Ледокола». Нужен аргумент, который позволил бы противникам меня топтать, но при этом не ввязываться в спор по существу.

И ударило кому-то в голову: а ведь эту версию выдумал Геббельс! Это его проделки! Гитлеру требовалось оправдание вторжения, и вот рано утром 22 июня 1941 года Геббельс врал в микрофон… А Резун-Суворов повторяет.

Чудный аргумент. Палочка-выручалочка. Можно теперь меня фашистом обзывать, о сути книги не споря. Не вдаваясь, так сказать.

Аргумент про Геббельса понравился. Аргумент подхватили. Аргумент повторяют. И звучит обвинение ужасно. Прикиньте, каково оказаться в одной упряжке с Геббельсом!

Но ужасным обвинение кажется только на первый взгляд.

Историю пишут победители. Потому так повелось: раз сказал Геббельс, значит, вранье. Из этого следует, казалось бы, неотвратимый вывод: а все, чем нас кормил кремлевский Агитпроп, – чистая, кристальная правда.

И больше того: раз Гитлер — агрессор, захватчик, поработитель, следовательно, мы — освободители. Гитлеризм — тьма, а у нас, как говаривал товарищ Сталин, – свет с востока.

Однако советская коммунистическая пропаганда, мягко говоря, особой правдивостью тоже не отличалась. Был у нас свой Геббельс. Звали его Александром Сергеевичем. Нет, не Пушкиным, а Щербаковым. Так вот, сам Геббельс еще до германского нападения на Советский Союз приуныл: победить Сан Сергеича на состязаниях брехунов представлялось невообразимым, немыслимым и невероятным. Уж больно талантлив был товарищ Щербаков. Британское агентство Би-би-си Геббельс ни во что не ставил: уровень не тот. А вот как победить кремлевского оракула?