Кузнец - Леонид Бляхер

Кстати сказать, она оказалась очень неплохим организатором. Малышей сама учила писать и считать. Учила названиям месяцев, годов. Названия и назначение трав им разъясняла. Про всякие дальние страны. Обязательно рассказывала сказки. Детвора слушала, открыв рот. А для ребятишек постарше она приглашала учителей – кузнецов, стрелков, плотников. Даже художника моего таскала, когда он на русском говорить научился.

Правда, учеба длилась мало – три урока в день. Дети же здесь были не просто цветами жизни, а вполне ощутимым трудовым ресурсом, отказываться от которого их родители не собирались. Плавала она и в Благовещенск, чтобы тоже школу открыть. К слову, теперь по Амуру, Шилке и Зее ходили почтовые суда. Отправлялись регулярно. Возили почту и людей. Для срочных сообщений использовали голубиную почту.

Временами и мы садились на такой корабль, чтобы навестить старшего воеводу. Афанасий Истомыч, как он сам назывался, нам радовался. После нескольких лет отчуждения сошлись мы и с его супругой, Феклой. С сыном сойтись не успели: Пашков отправил его к государю, в смоленский лагерь. Не помню, было ли такое в прошлой истории, но здесь – факт. Пашков много рассказывал о периоде, известном нам как Смутное время.

Интересно: когда смотришь из далекого будущего, кажется, что эпоха была хоть и трудная, но понятная. Вот эти – хорошие, вот эти – плохие. Но для современника всё иначе. В его рассказах не было ни хороших, ни плохих. Даже царевич Владислав, против которого он держал оборону, по его словам, был мудрым и осторожным правителем, хоть и католиком. Именно последнего и не мог принять и простить Пашков: в вопросах веры он был жестким донельзя.

Поскольку я здесь был то ли Пномпень, то ли пень пнем, то предпочитал слушать и помалкивать в надежде сойти за умного. С огромным интересом слушал я и про царский двор, про дворцовые кланы. Этого я не изучал. А знать было надо.

Как-то так сложилось, что за всё время своего по-паданства я только дважды выезжал за пределы будущего Дальнего Востока. Один раз ездил в Тобольск с челобитной к архиепископу. Нужны мне были еще священники. Поскольку лицо я теперь был официальное, пришлось наносить визиты всем тобольским властям, поклониться и тобольскому воеводе. Ничего, не переломился. Всех одарил и, кажется, ни с кем в конфликт не влез.

Один раз ездил в столицу. Собственно, вез ясак с изрядной долей золотых «богдойских денег». Нужно было объяснить их появление. Напел сказку, объяснил. За собранный ясак был удостоен аудиенции с князем Трубецким, на тот момент судьей приказа. Честно сказать, побаивался: опыта общения с высокими боярами у меня не было. Но обошлось. Был обласкан, пожалован в дети боярские. Точнее, жаловал государь, но представлял князь.

Теперь, в статусе воеводы, мне и вовсе кирдык. Поклонишься не так, пойдешь не с той ноги – заклюют. Потому и предпочитал я оставаться дома, в Приамурье. Да и возраст подходил за сороковник. По здешним представлениям переходный возраст… с этого света на тот.

Есть у меня разведка, пусть и работает. Но знать было нужно. Люда же скучала без поездок. Потому каталась с большим удовольствием. А поездки в Нерчинск просто любила. В годы службы в советской армии довелось мне побывать в Нерчинске. Может быть, я чего-то не рассмотрел, но город мне не понравился. Заброшенный и неухоженный уездный город. Наш Нерчинск был лучше. Острожек уже превратился во вполне пристойную крепость. Вокруг нее постепенно сложилась слобода. Наши караваны, а также караваны купцов, идущих к нам, делали стоянку в Нерчинске. От них и шел доход местным торговым людям.

Одно было грустно: от раза к разу Пашков был всё слабее, всё чаще заводил разговор, что хотел бы он уйти из мира, молить о прощении грехов. Ну, что тут скажешь: старость – грустная штука.

Но это если мы куда-то ездили. Обычно же, сделав дела, пробежав по городу, на верфи, на пристань, в мастерские, прочитав письма от приказчиков из Благовещенска, Албазина, из других крепостей, приняв просителей, обсудив планы с ближними людьми, я стремглав несся домой. Там было хорошо, как хорошо может быть только в своем доме.

И лучше всего было вечером, когда, пожелав детям доброй ночи, мы уединялись в нашей горнице. Конечно, там было всё, что бывает у любящих друг друга мужчины и женщины, но не только. Там мы выстроили наш мир. Для нашей горницы я заказал особую мебель. Долго объяснял недоумевающим мастерам, чего я, собственно, хочу. Теперь кроме кровати здесь стояли удобные, насколько возможно, кресла, была печка, которую мы называли камином. Почему? Так хотелось. Были долгие разговоры о прошлой и будущей жизни, воспоминания о двух наших Хабаровсках.

– Как думаешь, – как-то спросила Люда, – мы когда-нибудь вернемся домой?

– Не знаю. Думаю, что вернемся. Только не спрашивай, как и когда.

– А как же мы там будем? Ты ведь там даже выглядел иначе.

– Ты же смогла меня другого полюбить, – усмехнулся я.

– Я тебя всякого люблю, – проговорила Люда, прижимаясь ко мне.

Больше мы в ту ночь не разговаривали. Не до того было.

Было у меня одно дело, на которое, если бы не мирная передышка, никогда бы не решился. А тут рискнул. Купцы из империи к нам ездили постоянно. Со многими из них у нас уже установились доверительные отношения. Через них делали заказы на изделия из Китая. Они передавали заказы на наши изделия.

Вот я и решился. Одному заказал в каждый приезд выделывать металлические трубочки с запаянным концом определенной формы. Проще говоря, заказал я им гильзы без капсюля. Другому заказал сами пули.

Вот они и копились. Капсюли делали на месте, как и собирали унитарный патрон.

Китайцы были очень аккуратны. Размеры соблюдались четко. Если попадался брак, они спокойно переделывали. Мы же платили не скупясь.

Тем временем, пока шло накопление патронов, мои умельцы совершенствовали станки. У нас уже были почти человеческие токарный и фрезерный станки. Это было потрясающе. Громоздкие, неуклюжие, они делали свое дело. Большего мне и не надо.

После того как счет патронов пошел на десятки тысяч, занялись следующим этапом проекта. Стали переделывать ружья в казнозарядный вариант, делать нарезки. То есть изготовлять самые настоящие винтовки. Даже не штуцеры, которые уже имеются в мире. Штуцер, как и любая другая пищаль, заряжался со ствола. В такую «винтовальную пищаль» пулю приходилось просто забивать или, позже, ввинчивать. И хотя действенная дальность стрельбы при этом возрастала в два раза, резко падала скорость. Потому долгое время штуцеры популярностью не пользовались. Возможность заряжать с казенной части решала эту проблему.

В особой мастерской, расположенной несколько на отшибе от остального «завода», работали только самые-самые доверенные мастера. Теперь русское Приамурье – это не пятьсот братьев-казаков и пара сотен крестьян, а многие тысячи очень разных людей. Есть ли среди них соглядатаи? Может, и нету. Но береженого бог бережет. Были здесь Клим и Петр. Оба уже женаты.

Петр нашел жену сам. Точнее, даурская красавица нашла его, влюбила и женила. Надо отдать ему должное, он не сопротивлялся.