Хроника смертельного лета - Юлия Терехова

– Послушай, что ты дергаешься? – одна из сокурсниц щедрой рукой отсыпала ей несколько таблеток валерьянки. Олечка одним махом отправила их в рот и проглотила.

– Успокойся, мир не без добрых людей, – хмыкнула Катя, – если совсем будешь зашиваться, подскажем!

– Правда? – беспомощно посмотрела на нее Ольга. – Я вообще ничего не знаю…

– Поразительно, – удивилась Катя, – ты много где была, всю Европу с предками объездила – какого черта ты ничего не знаешь?

– Я что, по-твоему, там по музеям ходила? – презрительно фыркнула Олечка, – Делать больше нечего! Мне и без музеев было чем заняться!

– Это чем, например? – усмехнулась Астахова.

– Например, в Париже больше всего я люблю улицу Монтень – там лучшие магазины, – Ольга явно издевалась. – Но если денег нет, только музеи и остаются, – и Вешнякова высокомерно оглядела Катю с головы до ног.

…И вот они сидят на экзамене, и Олечка мается перед преподавателем, что-то нечленораздельно блея, попеременно краснея и бледнея… Катя то и дело отрывается от билета и вслушивается в то, что там происходит.

– Деточка, ну нельзя же так! – воскликнул преподаватель – старенький профессор, добрый и терпеливый, но видно, Олечка довела таки его до белого каления – у него даже лысина взмокла, и он постоянно протирал ее платочком. – Что вы несете! Эль Греко никак не мог построить Парфенон!

– Ну, он же был грек? – недоуменно спросила Олечка.

– Несомненно! – воскликнул старичок. – Эль Греко родился на Крите.

– Ну и почему тогда не мог?! – обрадовалась Олечка. – Очень даже мог!

Профессор схватился за сердце. Катя хихикнула.

– Кому это там смешно? – один из ассистентов поднял голову и постучал ручкой по столу. – Астахова! Сейчас пойдете отвечать вне очереди!

Катя пожала плечами – ей было все равно, она уже подготовилась. Но, как известно, преподов лучше не злить, и она снова уткнулась в бумажки.

– Я сейчас выйду, барышня, – вздохнул профессор, – а когда вернусь, вы назовете мне три крупнейших музея Парижа! И помните – это ваш последний шанс! Иначе – на пересдачу!

Все знали, что профессор Калинин – добрый дядька и всегда так делал, когда хотел дать возможность выпутаться из трудной ситуации какой-нибудь хорошенькой мордашке. Он вышел, и девушка сразу же повернулась к однокурсницам. Трое из них проигнорировали ее жалобный взгляд – Олечку, мягко говоря, никто не любил – и тогда она с надеждой посмотрела на Катю.

– Лувр, Д’Орсе и… Бастилия, – Катя понимала, что поступает некрасиво, но уж больно взбесил ее спесивый Олечкин выпад перед экзаменом. Народ замер. Аспиранты притворились глухими.

– Бастилия, Лувр и – что? – пискнула та, но тут дверь аудитории открылась и появился профессор.

– Д’Орсе… – успела прошептать Катя.

– Ну-с, барышня, – профессор поудобнее устроился на стуле и, взяв ручку, приготовился писать в Ольгиной зачетке, лежавшей перед ним…

– Лувр, Д’Орсе и Бастилия! – возгласила Олечка, и аудитория рухнула.

Ржали все, начиная от студентов, аспирантов-ассистентов и заканчивая самим профессором. Не смеялась только Олечка… Она повернулась к Кате и смерила ее злобным взглядом. «Чтоб ты сдохла!» – прочла в нем Катя.

Но самое забавное произошло, когда они вышли с экзамена. Оказалось, что Олечка даже не поняла, над чем все смеялись.

– Ты специально такой музей назвала, чтоб я его неправильно сказала! – напустилась она на Катю. – Такого музея нет!

– Ты что? – опешила Катя. – Д’Орсе – крупнейший музей импрессионистов в Европе!

– А почему тогда все ржали? – недоумевала Олечка.

– Дура! – одна из сокурсниц не стеснялась в выражениях. – Бастилию разрушили – в каком, Кать, году?

– В 1791-м, – машинально ответила Катя, но то, что последовало дальше, привело всех в полный восторг.

– Как это – разрушена? – возмутилась Олечка. – Я была в Париже! Там есть Площадь Бастилии.

– И что? – Катя уже предвкушала ответ, который услышит: – И что, Бастилия стоит?

– Стоит! – воскликнула Олечка торжествующе. – Я там была и видела!

Студентки хохотали так, что из аудитории вышел рассерженный профессор и всех разогнал. Но в узких коридорах университета еще долго раздавался девичий смех. А история про Бастилию вошла в анналы гуманитарных факультетов.

– Катрин, вы меня слышите? – окликнул ее Зубов. – Катрин, вам придется пережить неприятные минуты.

– Я готова, – коротко сказала она. – Говорите.

– Вы близко знали Ольгу?

– Не очень близко, – покачала она головой. – И отношения у нас были, прямо скажем, не очень… Она мне никогда не могла простить Андрея. Поэтому не буду делать вид, что ее смерть – трагедия для меня. Неприятная неожиданность – да, но не трагедия. И потом – мы давно не виделись.

Зубов подумал о том, что когда она узнает подробности этого дела, то это станет трагедией. Но сначала ему предстояло выяснить кое-что.

– Скажите, Катрин, что произошло между вами и Кортесом двадцать второго июня? – спросил он и поразился, как исказились точеные черты ее лица. Отвратительное воспоминание жгло ей память…

…Весь день стояла томительная духота, и Катрин изнывала в четырех стенах, в который раз проклиная тот день, когда они с мамой продали дачу, чтобы купить ей, Катрин, квартиру. Сейчас ничего так не хотелось, как вырваться из города… Она бродила по квартире почти голая, время от времени забираясь в душ. Перевод шел из рук вон плохо, в голову лезли гадкие мысли, и жить не хотелось вовсе… Орлов, оскорбленный ее пренебрежением, больше не появлялся, и единственный вывод, который напрашивался сам собой – их отношения рухнули окончательно и бесповоротно. От этого ей действительно хотелось лечь – и умереть.

Мигель позвонил часов в девять вечера и попросил разрешения зайти. Он говорил сдержанно, хотя голос его был сух и резок. Катрин разрешила, несмотря на то, что ей совершенно не хотелось никого видеть.

Ожидая его, Катрин накинула тонкое батистовое платье до пят и заглянула в зеркало. Ну и вид! Бледная, под глазами круги от бессонных ночей… Она взяла с туалетного столика блеск и нанесла немного на губы, пригладила щеткой длинные волосы и собрала их в узел – нечего патлами трясти перед Мигелем, что там он себе вообразит! Взяла со столика первый попавшийся флакон – это оказался «Белый Табак» Карон и немного брызнула на волосы… Бешеная гвоздика в руке, одетой в кожаную перчатку, пропахшую дорогим табаком… «То, что надо, – подумала она, – никакого обмана, мрачное торжество, почти похороны… да, самое оно…»

Однако, когда Мигель переступил порог квартиры, Катрин сразу заметила, как дернулись его тонко вырезанные ноздри. Он поднял широкие темные брови, но Катрин сделала вид, что не заметила его реакции и спросила: