Волна страсти - Мэри Джо Патни

Грей-Гаст на портрете превратился в настоящего дикаря. Укрупненных размеров, с широкими полосами на теле, с кисточками на ушах, как у рыси, с независимым и по-кошачьи хитрым взглядом, он был как живой.

Найдя в себе силы заглушить нахлынувшие чувства, Кеннет сосредоточил взгляд на пирате, главенствующей фигуре портрета. Сильный и независимый человек полулежал на диване, небрежно опираясь рукой о спинку. Во всем его облике было что-то от тигра, в любой момент готового к прыжку. Взгляд его рыжих глаз, обведенных темными кругами, притягивал и завораживал.

– Ты передала сущность человека, привыкшего жить в ненависти, – сказал наконец Кеннет, глядя на себя как на совсем незнакомого человека. – Жестокого, может быть, даже грубого. Этот человек живет, чтобы убивать или самому быть убитым. Третьего не дано. – Кеннет помолчал. – Все это делает портрет шедевром. – Капитан указал на профиль корсара, отраженный на блестящей темной поверхности стены, напоминающей черный, хорошо отполированный обсидиан[7]. – Его профиль наводит на мысль, что он знает цену жизни и заплатил уже достаточно много. Он как бы раздумывает, стоит ли жить дальше, не лучше ли предпочесть достойную смерть такой жизни.

– Неужели именно таким ты видишь себя, Кеннет? – спросила Ребекка.

Кеннет вспомнил Марию и свои ощущения после каждого тяжелого сражения.

– Бывали моменты, когда я чувствовал именно это. Но на портрете не совсем я. Тебе удалось заглянуть в самые потаенные уголки моей души и сделать их достоянием обобщенного образа. Ты намерена представить этот портрет на выставку?

– Если ты не возражаешь.

– Конечно, меня не радует выставление напоказ всему Лондону моей искалеченной души, но думаю, что я это переживу. Люди, восприимчивые к чужому горю, будут потрясены. – Кеннет перевел взгляд с портрета на Ребекку. – А что думает о нем Лавиния?

Ребекка рассмеялась.

– Ты же знаешь Лавинию. Она сказала, что весь портрет пропитан страстью и что если я разделяю это чувство, то должна поскорее выйти за тебя замуж. Глупость, конечно.

Кеннет подавил вздох. Очень жаль, что Ребекка так относится к замужеству, потому что он сам чем больше об этом думает, тем сильнее этого хочет.

– Сэр Энтони, у меня к вам небольшая просьба, – сказал Кеннет за десертом.

Мэтр с удивлением посмотрел на капитана, и по лицу отца Ребекка поняла, что его секретарь впервые обращается к нему с просьбой.

– Не знаю, говорила ли вам когда-нибудь Ребекка, – продолжал тем временем Кеннет, – но я в какой-то степени тоже художник.

Ребекка с радостью отметила, что Кеннет наконец-то может сказать об этом вслух. Однако на лице ее отца появилось скучающее выражение: уж слишком часто к нему обращались художники-любители, прося его высказать свое мнение об их картинах.

– Он хороший художник, отец, – вмешалась Ребекка, желая развеять сомнения сэра Энтони. – Я даже отвела ему под мастерскую одну из пустующих комнат.

Сэр Энтони в удивлении поднял брови.

– Похоже, многое в доме делается за моей спиной. Теперь я понимаю, почему вы разбираетесь в живописи. Так о какой услуге вы меня просите?

– Я хочу представить парочку своих картин на выставку Королевской академии искусств, – ответил Кеннет, в замешательстве поигрывая вилкой для фруктов, что было ему совершенно несвойственно. – Сомневаюсь, чтобы их приняли, но… мне бы хотелось услышать ваше мнение и решить для себя, стоит ли вообще пытаться.

Сэр Энтони отложил салфетку и поднялся из-за стола.

– Ну, если это так важно… Но должен предупредить вас, что я беспощадный критик.

– Даже своей собственной дочери, – добавила Ребекка, вспомнив, как строго критиковал ее отец, заставляя доводить картины до совершенства. Она тоже поднялась из-за стола. – Заодно можешь посмотреть и мои картины, которые я приготовила для выставки.

– Неужели ты на это решилась! – воскликнул сэр Энтони. – Давно пора. – Он посмотрел на Кеннета. – Не обошлось без вашего участия? Помолвка вам обоим пошла на пользу.

Ребекка хотела было возразить, что она по-прежнему не собирается выходить замуж, но сочла неподходящим время для препирательств.

– Мы оба подбадривали друг друга, отец, – сказала она.

– И правильно делали. Не будем терять времени и посмотрим ваши творения. У меня у самого полно работы, – заключил сэр Энтони, направляясь к лестнице.

Ребекка посмотрела на Кеннета. Его лицо было непроницаемым, но она прекрасно знала, что творится в его душе. И это неудивительно: капитан отдает свои полотна на суд одного из самых знаменитых живописцев Британии. Она только боялась, что критика отца будет слишком беспощадной и это навеки убьет в Кеннете желание работать кистью.

Ребекка волновалась и за себя. Она редко обращалась к отцу как к профессионалу, и, кроме того, созданный ею портрет был слишком откровенным.

Сначала они прошли в мастерскую Ребекки. Она указала на мольберт, стоявший у окна.

– Посмотри на моего «Корсара».

Сэр Энтони пристально всмотрелся в портрет.

– Отлично! – сказал он. – Хорошее сочетание героического с человечным. Кеннет, вы смотритесь здесь великолепно. Портрет, вне всякого сомнения, будет принят на выставку и явится событием года.

По изумленному взгляду отца Ребекка поняла, что от него не укрылась та же страсть, которую увидела Лавиния, но художник счел за благо не заметить этого, чем заслужил молчаливую благодарность дочери.

Сэр Энтони оглядел мастерскую.

– Что еще ты собираешься выставить?

С легкой дрожью в коленях Ребекка подвела отца к портрету летящей вниз головой женщины, который стоял на другом мольберте.

– Думаю назвать его «Преображение».

Мужчины стали внимательно изучать портрет. Вскоре щека сэра Энтони задергалась.

Простой обыватель, не обладающий художественным чутьем, увидел бы на картине отражение чуждого ему обычая, но Кеннет, а тем более сэр Энтони были людьми сведущими, тонко чувствующими живопись и сразу поняли, что хотела выразить Ребекка.

На картине был изображен дымящийся вулкан, расположенный на одном из островов Тихого океана. У его подножия скопилась раскаленная лава, устремляющая в небо языки пламени. Высоко наверху, у самого кратера, собралась группа островитян в красочных одеждах. Они с интересом наблюдали за полетом молодой женщины, решившей, согласно языческому обычаю, принести себя в жертву грозным богам вулкана. Она летела в свободном полете с раскинутыми в стороны руками, с развевающимися черными волосами, в раздуваемом ветрами саронге, и на ее лице было выражение восторга, отрешение от всего земного.

Картина была навеяна рассказами Кеннета о том, что, когда человек чувствует приближение смерти, он уже не испытывает страха, а лишь несказанное облегчение. Ребекка хотела показать – и это ей удалось – непобедимость духа перед лицом смерти, радость и блаженство умирающего, несмотря на весь трагизм положения. Она вложила в эту языческую принцессу, приносящую себя в жертву, всю свою тоску по матери. Образ удался, но на душе от этого не становилось легче.