Подземелья Лубянки - Александр Хинштейн

Что же это за «условия»?

Слава Зорге пришла в Союз из-за рубежа. Так бывает у нас часто: в своем отечестве пророков нет.

После победы над Японией, материалы императорской контрразведки попали к американцам, а оттуда на Запад.

О судьбе Зорге заговорил весь мир. Тысячи книг, брошюр, статей поведали об уникальной шпионской операции. О том, как советский разведчик, герой и красавец, проник в самые сокровенные тайны Германии и Японии.

Были сняты и документальные фильмы. Один из них, чудесным путем, показали тогдашнему вождю Никите Хрущеву.

Никита Сергеевич растрогался:

– А он хоть Герой? Помощники развели руками.

– Безобразие, – вспылил Первый секретарь, – немедленно исправить эту оплошность.

И понеслось. В рекордно короткие сроки имя Зорге стало известно всей стране. О нем писали песни, ему ставили памятники, его именем называли улицы. Зорге стал первым советским разведчиком, вознесенным на пьедестал.

Не обошли вниманием и Катерину Максимову.

Практически во всех книжках о Зорге подробно описывалась история их романтической любви. Разумеется, о финале этой истории скромно умалчивали, прикрываясь стыдливым упоминанием, что Максимова умерла в эвакуации (!), в Красноярске, в результате несчастного случая.

Да, слава пришла к Зорге совершенно заслуженно. Даже с высоты сегодняшнего дня трудно недооценить этого уникального разведчика-агентуриста, сумевшего осесть в неприступной для шпионажа Японии, долгих восемь лет проработавшего под носом у гестапо и императорской контрразведки, создавшего мощную разведывательную сеть. Такое под силу лишь киногерою, Штирлицу, но никак не живому человеку. Впрочем, в образе Штирлица есть что-то и от Зорге…

Не знаем, правда это или байка, но рассказывают, что когда Брежнев посмотрел «Семнадцать мгновений весны» он, как и Хрущев в свое время, искренне растрогался:

– Надо дать Штирлицу Героя!

– Леонид Ильич, – засуетились помощники, – это ведь выдуманный персонаж, не было такого Штирлица в природе.

– Да? – удивленно прошамкал генсек. – Тогда дайте Героя этому красивому артисту.

Вскоре Вячеслав Тихонов стал Героем Социалистического Труда…

Это произошло через 20 лет после того, как с Екатерины Максимовой были сняты все обвинения. Посмертно…

Зима в том году наступила ранняя. Уже выпал снег. Он шершаво хрустел под ногами, и от этого хруста, от покрытых снежными подушками – точь-в-точь рождественская открытка – деревьев отдавало чем-то детским, щемяще родным и потому до боли знакомым. Словно и нет никакой войны вовсе, и дома ждут их теплые постели с чисто накрахмаленными наволочками и простынями, такими же хрустящими, как этот снег…

Их было шестеро. Вернее, их осталось шестеро, потому что четырех своих товарищей потеряли они, напоровшись на немецкую засаду, еще трое суток назад, сразу, как перешли линию фронта.

Они шли долго. Кружили по лесам, обходя ставшие в одночасье вражескими деревни. Спали по очереди… И чем ближе подходили они к пункту своего назначения, тем мрачнее и неразговорчивее становились эти люди. А потом и вовсе случилось страшное…

До деревни Петрищево оставалось всего-ничего, каких-то полкилометра. Полоска огоньков виднелась уже из леса, когда боец Кирюхин, самый старый из группы, тертый, неожиданно плюхнулся в снег:

– Все, командир. Больше не могу.

На какое-то мгновение Крайнов, командир диверсионной группы, даже оцепенел. Он потряс Кирюхина за плечи:

– Ты что, ополоумел?

– Не могу… Что хошь делай, не могу. Заболел я… Ноги не ходят.

Он отвернулся, поднял глаза куда-то наверх, словно мог что-то разглядеть в стремительно надвигающейся вечерней темноте.

Крайнов был командир неопытный, из молодых. До войны комсомолил в Ярославле. Никогда раньше с таким махровым, отъявленным дезертирством сталкиваться ему не приходилось, и от ощущения собственного бессилия Крайнов почувствовал, как приходит в бешенство:

– Да я… Под трибунал пойдешь! – рука Крайнова зацарапала по кобуре.

– Воля ваша, – в голосе Кирюхина не было страха; одна лишь глухая, упрямая усталость. – Только сил у меня нет.

Над поляной нависла угрожающая тишина.

– Так, – многозначительно выдавил Крайнов. – Может, еще кто-то не в силах идти? Может, есть еще больные?

Командир был почти уверен, что никто примеру Кирюхина не поддастся, но, видно, плохо знал он своих бойцов. Еще двое – Поваров и Щербаков отвернули головы. Они тоже были больны.

«Что делать? – лихорадочно размышлял Крайнов. – Тащить их силком? Толку немного. И задания не выполнят, и всю группу под монастырь подведут. Эх, дайте только вернуться обратно, за все тогда ответите…»

– Ладно, – его голос гулким эхом разнесся по лесу, – оставайтесь. После разберемся… Значит, так. В деревню заходим с разных сторон. Как только израсходуете боезапас, не мешкая, возвращайтесь назад. Встречаемся вон там, – он указал на соседнюю опушку. – Расходимся прямо здесь. Все понятно?

– Понятно, – двое из пятерых кивнули. Только двое. Парень и девушка. Оба – добровольцы, обоим по восемнадцать…

– Тогда вперед, – Крайнов резко поднялся на ноги и, не оглядываясь, зашагал к деревне…

Со своим участком он разделался на удивление быстро. Ни немцы, ни крестьяне не успели еще даже очухаться, как метнул Крайнов в крайние избы бутылки с зажигательной смесью и побежал в лес.

Он ждал своих бойцов до последнего. Уже наступило утро, но Крайнов все не уходил с условленного места, все надеялся, что вернется хотя бы кто-то. Через десять часов он понял, что больше ждать бессмысленно и зашагал к линии фронта. На календаре было 26 ноября 1941 года…

Крайнову и в голову не могло прийти, что очень скоро невзрачная подмосковная деревушка, которую он только что поджег, станет известна всей стране…

Эту девочку с кротким, почти иконописным лицом знал в Советской стране каждый. Ее именем называли улицы и корабли, в ее честь возводили памятники, писали стихи и картины. Чем же прославилась она, московская комсомолка Зоя Космодемьянская?