Соло для влюбленных. Певица - Татьяна Бочарова

– Ну вот, – обрадовался Глеб. – Хоть в чем-то повезло, – он вздохнул с облегчением и внезапно улыбнулся своей фирменной, обворожительно-лукавой улыбкой. Той, которая всегда действовала на Ларису безотказно, заставляя позабыть обо всем на свете.

Теперь она глядела на это красивое, яркое, улыбающееся лицо и ее охватывал страх.

Он стоял перед ней, приглашая ее посмеяться вместе над тем, что произошло, как над досадным, но забавным недоразумением! Он ничего не понимал! Не понимал, что предал не только ее, их любовь, свой невероятный, щедро отпущенный Божьей рукой талант, но, что гораздо ужасней, предал самого себя. Растоптал, чтобы уже никогда не подняться, назначил цену тому, что не может быть ни продано, ни куплено – собственной личности и достоинству.

Воистину «шедевр природы». Только теперь Ларисе стал полностью понятен двойной смысл этих слов, тот, который невольно, неосознанно вложила в них Мила.

Шедевр природы. Существо, наделенное всеми ее благами, красотой, сложением, грацией, талантом, артистизмом. Существо, но не человек. Создание, не представляющее, ниже чего нельзя опуститься в этом мире, где все кажется продажным и доступным.

– Пожалуйста, уходи, – попросила Лариса. – Ты все сказал, что хотел. Я тебя выслушала.

Зря ты так, – губы Глеба покривились, словно улыбка пристала к ним намертво и не хотела исчезать, но в его взгляде Лариса впервые явственно увидела тоску. – Зря. Подожди еще чуть-чуть. Я… – он замялся, потом проговорил, будто через силу: – Да, я скажу тебе. Есть еще кое-что. Если бы не это, наверное, я бы не стал… Ты… тогда… правильно все поняла… насчет дури. Так оно и есть, я… не могу без нее. Петь особенно, да и вообще… Он ведь знал, что никуда я не денусь без травки, нет у меня выхода. Понимаешь, он не первый, был еще человек, там, у нас, в Нижнем, он мне и дал Женькины координаты, когда я в Москву собрался. Я тебе… про него рассказывал. Помнишь?

– Нет, – Лариса непонимающе пожала плечами, хотела что-то еще сказать, но вдруг осеклась.

– Помнишь, – мрачно подтвердил Глеб.

– Профессор? – одними губами произнесла Лариса. – Не может быть!

– Еще как может, – он недобро усмехнулся. – Я тогда тебе не уточнял, но была одна выразительная деталь. Он брал к себе в класс исключительно юношей, предпочитая отделываться от девушек. Моя подружка не так уж плохо пела.

Глеб еще помолчал и сказал совсем доверительно и тихо:

– Все твердят мне про талант, голос, прочую чепуху, а я не верю. Не могу верить! Привык, что все мои успехи вовсе не от этого. Все, даже последний конкурс. Сегодняшний триумф на премьере для меня шок. Если бы я только знал, что так будет! Но я и думать не мог. Понимаешь?

Лариса молчала, не зная, что сказать в ответ. Да, теперь она понимала. Теперь она могла ответить на некогда заданный самой себе вопрос, почему Глеб не страдает звездной болезнью. Она даже сочувствовала Глебу, но сделать с собой ничего не могла. Не могла заставить себя прикоснуться к нему, представить, что у них может быть какое-то будущее. Он стоял совсем рядом, задевая ее локтем, но эта близость, это прикосновение не вызывали у Ларисы никакой реакции, ни самого малого трепета, ничего. Будто в ней вырубился некий энергоснабжающий центр, и обесточенное тело стало мертвым и бесчувственным, как у тряпичной куклы.

– Молчишь? – Глеб прищурился, лицо его сделалось холодным и чужим. – Презираешь, значит? Зря я тебе сказал!

– Не презираю, – Лариса медленно покачала головой. – Мне… очень жаль.

– Пошла ты к едрене фене со своей жалостью! – взорвался он. – Все равно ты никогда… ни за что… Где тебе понять, такой сытой, благополучной! – Глеб посмотрел на Ларису злыми, колючими глазами. – Я так вижу, что могу теперь убраться к черту – я тебе больше не нужен. Так? Что ж, счастливо оставаться! – Он резко повернулся спиной к Ларисе и зашагал было в темноту, но на ходу обернулся. – Только учти одно – я тебе не врал и ничего не обещал. Ты сама повесилась мне на шею, а до этого небось также вешалась на других. Поэтому не строй из себя обманутую жертву!

Лариса ничего не отвечала. Она знала, что в словах, которые сейчас бросил ей Глеб, есть доля справедливости. Что в какой-то мере она заслужила их.

– Помнится, ты желала мне не сойти с ума, – язвительно проговорил Глеб. – Так вот, смотри, чтобы у тебя самой крыша не съехала от своей правильности и духовного здоровья! – Он снова повернулся и на этот раз быстро скрылся из виду между темными деревьями.

Окно на первом этаже распахнулось, и из него пьяно и нестройно грянула «Ой, цветет калина», исполняемая на два голоса. Верхний женский голос визгливо и тоненько выводил мелодию, а густой мужской бас пел второй.

«Свадьба, – машинально решила Лариса. – Или именины. А может, кого-то в армию провожают».

Она последний раз окинула взглядом тьму, в которой исчез Глеб. Подошла к подъезду, села на лавочку.

Кажется, звезд на небе еще прибавилось. Отчетливо прослеживались Большой и Малый Ковш, ярко и тревожно горела Полярная звезда.

Павел очень любил ходить в Планетарий и пытался Ларисе привить эту любовь к звездному небу. Но так и не привил. Ей никогда не нравилось смотреть на маленькие солнца, разбросанные на миллиарды световых лет друг от друга по всей Вселенной. При взгляде на них Ларису охватывала непонятная тоска. Хотелось убежать из этой черноты и пустоты, от холодного блеска равнодушных светил, окунуться с головой в белый день, солнечный свет, шум города, суету. Павел сердился, пытался, как всегда, что-то доказать…

Ларисе, вдруг стало ясно, что, в сущности, они с мужем никогда до конца не понимали друг друга. Да что там до конца, они просто были разными, совершенно разными, как вот эти удаленные друг от друга звезды. И чем больше проходило времени, тем дальше они становились. Ссорились, обижались, мучили друг дружку, стараясь каждый переубедить другого на свой лад. Зачем?

Когда-то вначале у них была любовь. Она зарождалась с юности, когда оба еще не были сложившимися личностями, крепла и служила общим для них языком, неким универсальным эсперанто, позволяющим общаться двум полярно противоположным существам. Когда любви не стало, не стало и языка, на котором можно было общаться…

Почему сейчас, сидя здесь на лавочке в темноте, только что расставшись с Глебом, она думала о Павле? Наверное, потому, что все это время и не переставала думать о нем. Любя Глеба, на самом деле она продолжала любить Павла, старательно цепляясь за то, что давно изжито, стремясь повернуть время вспять. Она придумала Глеба сама, придумала, чтобы заменить потерянное счастье, спастись от одиночества. Он казался ей таким ярким, таким веселым и радостным, так манил этой яркостью! Знать бы, что весь его облик окажется лишь оболочкой, красивой оболочкой дорогой игрушки, за которую нужно платить.

Что ж, кого теперь винить, как не себя. Мир, который Лариса так тщательно и кропотливо создавала, тот мир, где она сама себе казалась независимой и свободной и где основным маяком ей служил театр, рухнул. Она полагала, что искусство – волшебная сила, то, ради чего стоит жить и чему стоит поклоняться. Неужели она ошиблась? Неужели искусство – такая же грязь, предмет купли-продажи, как бизнес, политика, журналистика? Но политику положено быть жестким и расчетливым, бизнесмену – корыстолюбивым и торгующимся. А певцу, артисту, музыканту необходима искренность, самоотверженность, незащищенность. Иначе грош цена их ремеслу.