Тогда ты молчал - Криста фон Бернут

— Теперь все, — сказал он.

Она ощутила укол иглы и стала внушать себе, что у нее берут кровь на анализ, а потом дадут что-то обезболивающее, и это были последние сознательные мысли в ее жизни. Затем она почувствовала, что тело пронзила молния, и сразу же после этого наступило всеобъемлющее блаженство.

Затем — удушье.

Затем — больше ничего.

Четверг, 24.07, 13 часов 00 минут

Гельмута не было на семинаре. Это сразу бросилось Давиду в глаза, как только он зашел в комнату для занятий. Он спросил находившихся там Фабиана, Франциску и Рашиду, но никто ничего не знал, и в конце концов он прекратил расспросы. За обедом все сидели молча. Давид не терял бдительности. Сегодня ночью он узнает больше.

Четверг, 24.07, 13 часов 18 минут

— Мне необходимо поговорить с вашим мужем, — сказала Мона. — Это срочно.

Она услышала в трубке испуганный голос Розвиты Плессен и нервно прикрыла глаза.

— Я не могу сейчас ему мешать. У него… Он работает с клиентами.

— Ну и что? Значит, ему придется сделать перерыв на час!

— Это… Он этого не сделает. Никогда! Я не имею права ему просто так мешать.

Она не позовет, она слишком… уважает своего мужа. Уважение? Или страх? Мона глубоко вздохнула.

— Речь идет о вашем сыне, фрау Плессен, — сказала Мона. — Я имею в виду Сэма, вашего сына, вы меня понимаете?

Молчание на другом конце провода. Затем испуганное:

— Что вы этим хотитете сказать?

— Чем этим, фрау Плессен?

— Я…

— Я говорю о вашем сыне Сэме, которого усыновил Плессен. О чем и вы, и он запамятовали нам сообщить. Это непростительно, особенно если учесть, что его настоящий отец, возможно, имеет отношение к преступлению.

— Его настоящий отец мертв. Иначе бы мы…

— Нет, фрау Плессен, вы бы все равно ничего не рассказали об этом. Потому что ваш муж не хотел, чтобы кто-то узнал, что Сэм ему не родной. Разве не так?

— О’кей, — сказала Розвита Плессен после долгой паузы. — Я позову его.

— Спасибо.

Мона положила трубку на стол и включила громкую связь. Она зажгла сигарету — уже третью за сегодняшний день — и задумалась о Плессене, о том, как он воздействует на людей, о Давиде Герулайтисе, которому она так и не смогла дозвониться, и поэтому даже не знала, выполняет он ее задание дальше или куда-то исчез.

— Плессен, — прогремело из динамика телефона, и Мона взяла трубку в руку.

— Мона Зайлер, комиссия по расследованию убийств, — назвалась она. — Я должна поговорить с вами. И лучше всего немедленно.

— Это, разумеется, невозможно.

— Почему вы скрыли от нас, что ваша сестра жива?

— Что?

— Вы сказали моим коллегам, что ваша сестра умерла. Это неправда, она жива. Зачем вы это сделали?

— Боже мой, — это прозвучало несколько успокаивающе.

— Почему? — настаивала Мона.

— Мы можем поговорить об этом сегодня вечером?

— Нет, я хочу поговорить с вами об этом сейчас! Немедленно!

— Тогда вызывайте меня повесткой. У меня клиенты, и я за них отвечаю. Мы в процессе, я не могу сейчас оставить их одних.

— Вы же можете сделать перерыв!

— Нет! А сейчас оставьте меня в покое! Сегодня вечером после девяти я свободен. Тогда мы и сможем поговорить.

Он бросил трубку. Когда Мона позвонила второй раз, телефон уже был переключен на автоответчик. Она посмотрела на часы: было ровно два. Может, послать за Плессеном, чтобы его привезли сюда, или все же подождать до вечера?

Он ничего ей не скажет, давить на него бесполезно.

Мона решила подождать.

Четверг, 24.07, 20 часов 03 минуты

Бергхаммер позвонил, когда Мона с Лукасом и Антоном сидели в «Бургере Кинге» и Лукас набивал себе живот гамбургерами и картошкой фри, выглядя при этом на редкость счастливым. Он был довольно рослым для своего возраста, у него уже начинал ломаться голос, и уже поэтому Моне казалось трогательным и удивительным, что он до сих пор любит бывать с родителями. Хотя она точно знала, что причиной такой детской привязанности Лукаса были ее упущения в воспитании сына. Ведь Антон и она годами вели свои нескончаемые споры, разгоравшиеся каждый раз с новой силой из-за того, что Антон никогда не станет человеком, с которым Мона могла бы показаться в обществе. Все это сказывалось на Лукасе.

«Лукас нам благодарен», — думала Мона, откусывая от яблочного пирога и поглядывая на Антона. Прекрасно выглядящий, загорелый Антон ничего не ел из этих «отходов», как он называл подобную еду. Он все же пришел сюда с ними, хотя ненавидел рестораны фаст-фуд, и не только еду в них, но и саму шумную и дешевую обстановку. Он был хорошим отцом, но, в случае чего, ни ей, ни Лукасу это не поможет.

— Как у тебя прошел день? — спросил он.

— А у тебя? — ответила она вопросом на вопрос, прекрасно зная, что он ничего не расскажет.

«Что, сегодня снова загнал пару БМВ в Украину?» — вот что хотелось ей спросить больше всего, и она не задала этот вопрос лишь потому, что с ними был Лукас (он ведь однажды все равно поймет, чем его отец зарабатывает так много денег!).

— Хорошо, — невозмутимо ответил Антон, но хорошо было прежде всего то, что зазвонил ее мобильный телефон и не дал начаться тому разговору, который они вели между собой сотни раз и который всегда заканчивался безрезультатно.

— Да? — сказала она в трубку.

— Это Мартин Бергхаммер.

Мона почувствовала недоброе.

— Да?

— Старуха… сестра этого Плессена. Она…

— Что? — Мона вскочила.

Антон и Лукас, неприятно удивленные, смотрели на нее снизу вверх, пара человек уже обернулись и поглядывали на нее.

— Она мертва, Мона. Убита.

— О нет. Нет!

— Мы полетим туда уже сегодня. На вертолете. Ты, Ганс и я. Все уже организовано. Встречаемся в десять на аэродроме.

— Да. Ясно, — она вспомнила о своем разговоре с Плессеном и о допросе, который теперь придется отложить еще на один день. Но поездка была важнее. Как он воспримет известие о том, что его сестра теперь действительно мертва?

— Мне… мне очень жаль, Мона, — сказал Бергхаммер. — Я был… я был не прав с этим…

— Да, Мартин, но теперь это нам уже не поможет, правда?

Становление личности — это риск. И трагично, что именно демон внутреннего голоса представляет собой одновременно и величайшую опасность, и необходимую помощь.