Шаг влево, шаг вправо - Александр Громов

На двенадцатой минуте я шагнул в твердую пустоту, и пол коридора, только что упруго пружинивший под моими ногами, мягко схлопнулся над моей головой.

«НЕПОЛНОЕ СООТВЕТСТВИЕ. ЭВАКУАЦИЯ».

Кто это сказал?! Еще сказал ли?

Но ведь я слышал! И даже по-русски!

Я не успел ни удивиться, ни испугаться – меня резко рвануло вверх, и стало темно.

* * *

Воды в реке было едва по пояс. Дно – мягкое, песчаное. Купол парашюта мягко лег на стрежень, зашевелился, как гигантский кальмар, и поволок меня в мутные пучины. Стой, дурень, дай отцепиться! Плыви дальше без меня, застревай в заградительных понтонах генерала Родзянко, а мне с тобой не по пути!

Фу-уф!..

По берегу бежали люди. Пылил автобус, карьером по кочкам несся бронетранспортер. Спасибо, ребята, но ничего не надо, я сам выберусь…

Генерал-лейтенант Максютов обнимал меня, голого и мокрого, толкал кулаком в бок, хватал за щеки и загривок, тряс…

– Жив, стервец! Сверли дырочку, Алеша! Это надо же – жив…

– Камера, – виновато напомнил я, переждав всплеск генеральских чувств.

Максютов махнул рукой.

– И телеметрия. Брось, я все понимаю. Ты молодец, хорошо справился. Два часа семнадцать минут. Поздравляю, Алеша, это пока рекорд.

– Штанов моих никто не видел? – глупо спросил я, внезапно застыдившись и прикрывая горстью срам. – Правда, я их того… порезал…

– Мы так и подумали, что ты разделся. – Максютов был доволен то ли своей проницательностью, то ли моей способностью применяться к условиям Монстра. – Выстрел был – заглядение. Метров на пятьсот. А вот штаны… извини. Не выбрасывало никаких штанов. Вернее всего, он их просто сожрал. Да ты не волнуйся, сейчас найдем тебе какие-нибудь портки… стриптизер.

В бункере у меня едва не отсох язык – подробно докладывать штабу о том, что я видел и чувствовал. Когда я закончил, наступила тишина.

– Люди, – непривычно тихим голосом сказал Топорищев. – Алексей Сергеевич, вы действительно убеждены, что видели там людей?

– Видел, но издали. И то если я не галлюцинировал.

– Голых?

– Абсолютно.

– И борова? – переспросил Максютов.

– Хряка, – поправил я. – Типичного производителя. С вот такой мошонкой. Он как бы отпочковался от стены, а потом обратно… впочковался.

– Да погодите вы с хряком! – раздраженно бросил Топорищев. – Ну прямо как дети. Боров, хряк… Да хоть бы и мамонт! В любом зоопарке самое интересное – люди!

– Интересно. А почему?

– По кочану!

Такого могучего движения желваков на лице Максютова я еще не видел. Сейчас выгонит ученого нахала вон, подумал я и ошибся.

– Поясните.

– А вы еще не поняли? – фальцетом выкрикнул Топорищев и вдруг заливисто захохотал, давясь выскакивающими вразброд словами. – Монстр… не зонд и не животное… теперь-то вы усвоили наконец? Он наш хозяин!

– Что?!

Топорищев застонал от смеха.

– Так вы и вправду не поняли? Странно… Мне это стало ясно уже после первого робота… За вычетом мелких деталей, Монстр идеально приспособлен для обитания человеческого существа. Может быть, не совсем идентичного нам с вами, но несомненно человеческого… Вас все еще интересует, кто его создатели? Сказать вам или догадаетесь сами?

– Сделайте такое одолжение, – выцедил Максютов.

Топорищев поперхнулся смехом и долго откашливался.

– Ну?

– Что «ну»? Он создан людьми!

Август – сентябрь

Потолок – бел. Ни бугорка, ни трещины. Не на чем остановить скользящий впустую взгляд. Идеально ровен и идеально бел.

Бел – бес – бос – бас – басня – баллада – балл —боль…

Опять. Попробую еще раз.

Бел – бал – балык – башлык – бешбармак – башибузук – баш на баш – бацилла – больница – боль…

Бел – мел – мель – моль – голь – боль…

Боль!

Всюду она. Нет спасения. Думай о чем хочешь, выбирай любой путь, но, длинный или короткий, он неизбежно окончится тем же. Путь редко бывает длинным – боль нетерпелива. Она не любит ждать.

Огненная вспышка – прикосновение. Значит, ко мне пришли. Мучить. Их несколько. Они честные, добрые и глупые. И все белые, как этот потолок. Думают, будто делают мне облегчение, а на самом деле совсем наоборот. Самое ужасное – когда боль причиняют из сострадания, сочувствуя жертве. Есть в этом какое-то глубокое извращение, но эти белые ангелы мучения глубоко убеждены в своей правоте.

Они ошибаются.

Меня поворачивают на левый бок. Они делают это осторожно, но белое становится черным. Я хочу кричать.

Уйдите. Уберите раскаленный прут, он прожег мне бок. Пылает нестерпимая боль, рвется наружу неслышный крик. Вылейте из раны свинец. Я горю. Неужели вам не противен запах горелого мяса?

Нет, они еще не закончили. Не уйдут. Теперь какой-то остолоп с одного удара загоняет в меня тупой гвоздь, хвастаясь умением. Это вовсе не страшно, мне лишь немного обидно, что он перепутал меня с деревом. Тем более что он ошибается не в первый раз, я помню. Если я когда-нибудь смогу говорить, я объясню ему его ошибку, а когда болван устыдится, прощу его и постараюсь ободрить. Он ведь не со зла. И он не добавил мне боли. Напротив, всякий раз после его гвоздя мне становится легче…

Мир начинает куда-то плыть, и боль постепенно уходит. Огрызается, не хочет расставаться со мною – но сдает, сдает позиции!..

– Сегодня уже лучше, да?

Вопрос задан не мне, я разучился разговаривать. Пусть боль распалась на клочки, и клочки истаяли. Оглушенный нахлынувшим счастьем, я не слышу ответа. Вопроса вполне достаточно.

Мне лучше!

Значит, когда-то было хуже. Вероятно, совсем недавно.

Лодка, покачиваясь, несет меня по притоку к широкой плавной реке. Я знаю, что со мной было, я вспомнил, но это мне совсем не интересно. Никому не нужна суета, когда можно просто плыть. Довериться течению, дать унести себя. Эта река не обманет. Не закружит в водовороте, не утянет в водопад, не ударит о заградительный понтон генерала Родзянко. На ней нет преград, есть только течение, плавное и бесконечное.

Меня уносит. Я плыву, плыву…

Черная асфальтовая ночь на Днепре. Конечно, Куинджи. Редкая птица долетит до середины… в такую темень. Нет, это не моя река, моя – светлая…

Или я уже приплыл?

Наверное. Вынесен на берег, разеваю рот и вновь обречен ждать тупого гвоздя – инъектора с морфином, чтобы опять пуститься вплавь…