На линии огня - Семён Михайлович Борзунов

продолжал как бы про себя Михаил Николаевич, — я прямо-таки обожал. Она, вероятно, догадывалась об этом, но виду не подавала: не в ее правилах выделять кого-либо из учеников. Ее малость смущало мое сильное оканье. Помнится, она подходила ко мне и тихо говорила: «Алексеев, зачем же так — «корова», это ужасно!» Я отвечал: «Екатерина Васильевна, но если я напишу: «ка-ро-ва», это же будет еще ужасней!» Она укоризненно улыбалась и отходила от меня, не то огорчившись, не то примирившись с положением вещей. Позже, после войны уже, я получил от нее письмо. Это был отклик на первый мой роман «Солдаты». Она была строга ко мне по-прежнему. Похвалы было негусто. Зато слово «сырой» употреблено старой учительницей дважды: в начале и в самом конце письма-отзыва. За два года до ее смерти (умерла в 1966 году) я побывал у нее дома. Жила совсем одна. Ни упрека, ни жалобы я не услышал от нее, все в ней говорило: «Я свое дело сделала. Теперь, слава богу, могу спокойно умереть». Как хорошо, если бы все мы вот так же приходили в жизнь и уходили из нее — чтобы все было спокойно, мудро и ясно…

Педагогическое училище Михаил Алексеев не окончил. За год до окончания был призван в армию. Это случилось в 1938 году. Сначала служил в Иркутске. В декабре, после курсов младших политруков, был уволен в запас. Уехал в город Сумы к брату Алексею, где вскоре был вновь призван и назначен политруком парковой батареи Харьковского артиллерийского училища (к тому времени его перевели в Сумы). Там и встретил войну. В первые же ее дни брата Алексея, у которого Михаил квартировал, отправили на фронт, и он погиб в 1943 году где-то под Ельней, на Смоленщине.

После 3 июля 1941 года, то есть после выступления И. В. Сталина по радио, из трех военных училищ города Сумы был сформирован отряд, который наречен был впоследствии «Отрядом Чеснова» (по имени генерала, начальника училища). Несколько месяцев это соединение сражалось на Юго-Западном фронте, а потом по приказу Ставки было выведено с передней линии и отправлено в глубокий тыл для подготовки офицерских кадров. Так офицер Алексеев очутился в Казахстане. Но вскоре подал заявление и был направлен во вновь формировавшуюся 29-ю стрелковую дивизию, которую потом, после Сталинградской битвы, переименовали в 72-ю гвардейскую. Там Алексеев получил назначение политруком минометной роты 106-го стрелкового (позже — 222-го) полка. В этой должности, в звании младшего политрука, вновь попал на фронт: сначала под Тулу, а затем, в июле 1942 года, к Сталинграду. С ходу вступили в бой. Полк этот вышел к Дону в районе хутора Нижне-Яблоновского. В течение многих дней однополчане вместе со всей дивизией сдерживали натиск гитлеровских войск у хутора Чикова, станицы Генераловской, под станцией Абганерово. Более суток дрались в полном окружении. Здесь же Михаил Николаевич был принят в члены партии. По выходе из окружения в дивизионной газете «Советский богатырь» появился очерк под рубрикой: «Герои Сталинградского фронта». В заголовок автор очерка Ан. Степной (ныне писатель Дубицкий Андрей Федорович, живет в Целинограде) вынес имя Михаила Алексеева. Вскоре получил он первую свою награду — медаль «За боевые заслуги», это была самая высокая для него награда (в то время награды выдавались весьма скупо).

В связи с боями под Сталинградом на память приходит еще один эпизод, связанный с именем Максима Горького.

В одном из боев у станции Абганерово Михаил Алексеев был тяжело контужен и попал в медсанбат. Придя в себя, он увидел, что вокруг его койки стоят люди. Кто они? Зачем пришли?

— Это мы, минометчики, — видя недоуменный взгляд своего командира, осторожно доложил Соколов. — Пришли вас навестить… Немца одолели… Высоту снова отбили… Так что докладываем…

На губах Алексеева появилась еле заметная улыбка. В глазах потеплело. И тут минометчики стали наперебой рассказывать о последнем бое, о разных фронтовых новостях. А старшина батареи тихонько, чтобы не мешать остальным, запел свою любимую «Рябинушку». Он всегда, когда на сердце было тяжело или нападала грусть по дому, пел так, что все умолкали и внимательно слушали его задушевное пение. В наступившей тиши голос старшины звенел мелодично и заунывно. Казалось, что ему тесно в маленькой госпитальной палате. Он рвался на волю, унося своего хозяина в родные края, навевая воспоминания о детях и жене, загубленных врагом. Гневом наполнялось сердце бывалого воина. Руки сжимались в кулаки. В висках стучало все чаще и чаще. Такое же состояние было и у Алексеева. Захотелось встать с постели, позабыть о недуге, взять оружие и снова пойти в бой…

Алексеев сделал резкое движение, поднялся на руки, но сестра тут же уложила его в постель:

— Вам нельзя вставать… Запрещено врачом…

Кто-то из солдат протянул Алексееву потрепанную книгу — спутницу минометчиков — и ласково сказал:

— Ваш любимый автор… Расскажите нам о нем или прочтите что-либо. А то мы, право, грусть на вас нагнали.

Это был один из томиков Максима Горького: минометчики знали предмет увлечения своего командира.

— Хорошо, — повертев книгу в руках, ответил Алексеев. — Я прочту вам прекрасную горьковскую сказку «Девушка и Смерть».

Быстро найдя нужные страницы, он начал читать:

По деревне ехал царь с войны.

Читал уверенно, так, будто знал заранее текст песни. В палате все притихли.

Едет, черной злобой сердце точит.

Слышит — за кустами бузины

Девушка хохочет…

И сказка будто ожила. Перед глазами у всех возник образ смелой девушки, которая во имя любви не побоялась ответить грозному царю:

— Отойди, — я с милым говорю.

Взбешенный царь отдал девушку в руки смерти.

Девушка стоит пред Смертью смело,

Грозного удара ожидая…

И в сознании каждого явственно встала картина последнего боя за высоту, которая неоднократно переходила из рук в руки. «Вот точно так же, — проносилось в голове Алексеева, — и мои бойцы вчера гордо стояли перед смертью и победили. В этом, как и в других боях, ими также руководила всесильная и всемогущая любовь. Великая любовь к матери-Родине…»

Смерти не до шуток,

Становясь все злее и жесточе,

Смерть обула лапти и онучи

И, едва дождавшись лунной ночи,

В путь идет, грозней осенней тучи.

Алексеев сделал паузу, повернулся, лег поудобнее, нахмурился. Присутствующие смотрели на него тревожно, внимательно. Но молодой лейтенант-минометчик будто не замечал ничего: был погружен в свои сокровенные думы. Он думал о