Завоеватель - Николай Романов

— Попридержи язык, друг мой! — Осетр попытался перевести все в шутку. — Забыл негласный закон «росомах»?

— «Росомаха» трахает все, что движется?… Помню. Но ты-то теперь не просто «росомаха». Ты — жених!

— Помолчи, я сказал!

Сам того не желая, Найден наступил императору на больную мозоль.

Все дорогу от Петергофа до столицы Осетр ломал голову над тем, как сообщить новость Яне. И стоит ли сообщать вообще?

Может, пустить все на самотек, пока сама не узнает — не сегодня-завтра средства массовой информации раструбят о состоявшейся помолвке на весь мир. Если мы, конечно, им позволим…

И тут же понял, что более идиотского ограничения и придумать нельзя.

Если — мы — конечно — им — позволим! Айда мы!!!

Мало того что девушку выдают замуж не по любви, так еще и свадьбу устроят в виде тайной вечери!

Ну нет! Свадьба будет! И настоящая свадьба! С тысячами гостей! С венчанием, которое проведет патриарх Светозар! С непременным мордобоем! Какая росская свадьба без начищенных физиономий? У такой семьи счастья не будет!

— Скажи, Найден… Ты согласишься быть шафером на моей свадьбе?

У Найдена отвалилась челюсть.

— А-а-а… — сказал он. — Э-э-э… Почту за честь, твое величество! — Голос его зазвучал торжественно. — Почту за честь, ваше императорское величество! — Он улыбнулся. — Если, конечно, мне объяснят обязанности шафера. А то в школе «росомах» нас такому не учили. По-моему, придется держать над твоей головой венец…

— Святые отцы все растолкуют.

Найден задумался. И вдруг прищелкнул языком:

— Ты — и женишься, твое величество! Умереть не встать! Как-то даже не очень верится!

Осетр улыбнулся:

— Мне и самому, честно говоря, не верится! Они трепались, пока Осетр не понял, что всей этой болтовней он пытается отвлечь себя от того разговора, что ему предстоит. С Яной.

И тогда беседа сама собой сошла на нет.

* * *

Осетр и Яна лежали поверх одеяла в обнимку. Главное уже завершилось, и теперь Осетр снова размышлял, что же ему делать, как начать разговор…

— Ты чем-то озабочен, милый? — спросила Яна и погладила его по щеке.

А он потерся носом об обнаженную грудь.

— Я всегда чем-то озабочен. Работа такая…

— По-моему, ты сейчас думаешь вовсе не о работе. Мне кажется, ты думаешь о нас с тобой.

«Четр возьми! — подумал Осетр. — Как они все-таки чувствуют наши мысли!»

— Встречи со мной стали тебе мешать?

Он представил себе, как она отреагирует на его ответ, и испугался.

«Черт возьми! Это же слишком жестоко! Я просто не могу!»

Ему показалось, что она сейчас скажет: «Остро-мирушка, поступай, как положено императору! Если нужно, брось меня, я все пойму!»

Но она молчала. Поглаживала его затылок. И как будто задремывала.

Теперь, когда она перестала кормить сына грудью, она уже не выглядела такой измученной, как год назад. Она снова была той Яной, с курортной планеты Дивноморье, но это было чисто физическое впечатление.

Слишком много времени и событий прошло с той поры, чтобы остаться неизменными. И ему, и Яне…

— Послушай, Яночка…

— Да, Остромирушка…

И тут Осетр окончательно понял — ничего он ей не скажет.

Потом, потом, не сейчас… Только не сейчас. Нельзя, невозможно. У человека всегда должна быть возможность отступить. Необратимые поступки — признак отсутствия мудрости. Отрезать себе пути к отступлению может кадет во время прохождения «суворовской купели». Это личное дело кадета… Но «росомаха» не может. Потому что всегда найдутся пострадавшие от его действий. И тем более не имеет права на подобное император. Потому что в результате может пострадать целый народ. Таковы реалии взрослой жизни.

— Я люблю тебя, Яночка! И пока жив, всегда буду любить!

— Я тоже люблю тебя, Остромирушка. — Яна потерлась носом о его ключицу. — И пока жива, буду любить!

Они полежали еще немного, а потом он снова пошел на приступ Яниной любовной крепости. И ее защитники без промедления выкинули белый флаг, настежь открыв крепостные ворота и встречая атакующих хлебом-солью. И было, как всегда, сладко.

А потом пришло время расставаться.

Осетр проводил Яну до ее глайдера — она теперь водила машину и могла прилетать в гостиницы, далеко расположенные от ее дома, — помог сесть в кабину, поцеловал и сказал:

— До встречи, Яночка!

— До встречи, Остромирушка!

Когда ее глайдер скрылся за крышей ближайшего здания, он отвернулся и зашагал на соседнюю улицу, где императора ждал его секретарь.

Я с тобой никогда не расстанусь, Я оставлю тебя для себя… Ведь иначе без сердца останусь И устану дышать, не любя.

Он шел к перекрестку и думал о том, что ни политика, ни семейная жизнь не заставят его отказаться от встреч с Яной.

Даже если его обвинят в прелюбодействе и отлучат от церкви, он останется верен ей. И самому себе.

В конце концов, имеет право император хоть время от времени жить для себя. Хоть три часа в неделю, если остальные шесть дней и девятнадцать часов он вынужден тратить на заботы о стране.

Я с тобой никогда не расстанусь, Не позволю тебе разлюбить… Разве только пред Богом предстану… Но и там не смогу позабыть.

Его стихи наверняка были банальны — такие строки за тысячи лет человеческой истории складывали миллиарды влюбленных, — но это не имело ни малейшего значения. Они просто рождались. Как дети…

Твой ребенок может быть кривым и уродливым, но это твой ребенок…

Глайдер ждал его на прежнем месте, правая дверца с шелестом дематериализовалась, приглашающе открыв доступ в кабину.

Осетр забрался внутрь и умиротворенно откинулся на спинку кресла.

Ему было хорошо, и ни о чем не хотелось думать.

— Расстались? — спросил Найден, включая двигатель и поднимая машину в воздух.

— Нет, — коротко ответил Осетр.

Найден оставил в покое руль. Глайдер прекратил подъем и завис.

— Не сказал ей?

— Нет.

— Трус ты, твое величество!

— Заткнись! — рявкнул Осетр. — Как смеешь мне…

И заткнулся сам. Найден опять был прав.

Но его правота не имела для Осетра никакого значения.

Осетр много думал о том, почему схватка, случившаяся в подвале заброшенного особняка во фрагербритской столице, приобрела такой странный характер.