Война и люди - Василий Песков

Майор Андреев: «Связь с танком не прерывалась. И вести разговор было уже мучительно трудно. Я чувствовал: ребята держатся молодцами. Но все чаще слышал слова: «Дышать трудно… Сколько еще, товарищ майор?»… Сколько еще? Если бы я знал сколько! Я говорил: «Ребята, надо держаться, надо держаться…»

Танк под водой был уже три часа.

Чуть ниже рации подъем воды прекратился. «Как видно, щели в моторной части забило торфом, и помпа уносила за борт воды столько же, сколько ее поступало». Все, что было на днище машины, вода подняла кверху. Плавал спичечный коробок с рисунком оленя и призывом «Береги природу!», плавал клочок газеты и комок пакли. Вода покрыта была масляной пленкой и в синем неярком свете зловеще поблескивала.

Пространства в танке между водою и верхом башни осталось столько, что четверо людей, подобрав ноги и прижавшись друг к другу, полностью его заняли.

Воздух… «Появилось чувство, как будто я долго бежал и попал в душную комнату» (Юрий Дружинин). «Совет майора насчет баллонов всех нас обрадовал. Как же мы сразу не догадались? Но как подобраться к баллонам? Они затоплены. И там, в передней части, глубина наибольшая».

Спуститься к баллонам взялся наводчик Леонид Пургин. С трудом оставляя голову на поверхности, он дотянулся к нужному месту. Воздухом из баллонов запускают тяжелый мотор. Давление в них большое. И вряд ли кто пробовал дышать этим воздухом. «Шплинт у винта под нажимом сломался. Я вынырнул, не зная, что предпринять. Перебить провод? Воздух раздавит нас, как котят. Нырнул второй раз и сам не знаю, каким-то чудом открутил гайку, соединявшую два трубопровода…»

Вода забулькала. Дышать стало легче, но от прибавки давления появилась резкая боль в ушах и шум в голове. Закрутив гайку, Пургин вынырнул. Руки и ноги от холодной воды не гнулись. Согреть его можно было только человеческим теплом, и четверо ребят еще теснее прижались друг к другу…

Пургин трижды спускался в воду к заветной гайке. Третий раз он едва-едва выбрался наверх. Сил не было. Духота и давление в танке были так велики, что сказать слово или приподнять руку было мучительно трудно. Все глядели на командира, державшего связь с верхом. Потом командира сменил Леонид Пургин.

«Лица у нас стали землистыми. Ручейками тек пот. По броне башни тоже текли ручьи. Это наше тепло, соприкасаясь с холодным металлом, превращалось в испарину. Изо рта у каждого, как при сильном морозе, шел пар, и мы с трудом различали друг друга» (Юрий Дружинин).

По-прежнему монотонно жужжала помпа, ровно светились синие лампочки. Маленькие вентиляторы создавали ощущение свежего ветерка. Но это был приятный обман. Дышать было нечем. «Я вспомнил кино «Добровольцы». Там, в затонувшей подлодке, парень писал письмо. У него по лицу тоже текли ручейки. Надежды там не было. Признаюсь, я тоже подумал о смерти, но у нас надежда еще была, и я взял себя в руки, чтобы ребята ничего не заметили» (Алексей Феофилактов).

Часов в танке не было. И чувство времени четверо людей потеряли. Им показалось: под водой они часа полтора. На самом деле время шло на четвертый час.

Майор Андреев: «Не помню, в который раз я сказал в микрофон: «Еще минут десять…» Я понимал: обещание, несколько раз повторенное, но невыполненное, уже не может встречаться с верой. Но снизу не было даже и тени упрека».

Не прекращая попыток зацепить танк, люди с надеждой глядели на небо и на дорогу, убегавшую по пескам. Пора. Пора уже быть машине и вертолету…

В 17 часов 38 минут командир танка 324 сказал:

— Товарищ майор, дышать нечем. Дышать нечем. Теряем сознание… «Это были минуты отчаяния. Я думал, что сердце у меня вырвется из груди…»

И тут увидели пыль летевшего по пескам «газика». Через три минуты уже одетый на ходу водолаз шагнул в болотную воду.

— Двадцать четвертый!.. Двадцать четвертый! Все в порядке. К вам пошел водолаз…

Двадцать четвертый не отвечал.

Усилия трех десятков людей напрасными не были — дорога к крюкам наполовину была расчищена. Все-таки водолаз пробыл в полынье минут восемнадцать. Наконец голова его показалась из грязи:

— Все. Трос на крюке. Четыре уже заведенных танка тихо двинулись с места.

Трос натянулся струной… И вот он, танк с номером 324! В одно мгновение вскочили на него люди. Открыли люки…

— Живы!!! Ребята были без чувств и сами из танка выбраться не могли. Их бережно вынесли и положили на землю.

Прилетевший на вертолете опытный врач, разогнувшись, сказал:

— Дня три-четыре, майор, и ребята будут в строю…

Один из лежавших попросил: «Пить…» Никогда человеческое слово не было для майора Андреева таким радостным. Моросил мелкий холодный дождик. Майор сел на песок и протянул руку:

— Ребята, дайте кто-нибудь закурить…

Такова хроника драматической ситуации, возникшей на батальонных учениях.

С командиром дивизии мы сидим на лужайке, наблюдая, как идет подготовка к стрельбе. Сегодня танкисты стреляют «штатным снарядом», то есть такими снарядами, какими пришлось бы стрелять и в бою. Справа от нас на исходный рубеж выходит танк с номером 324. Машина от пребывания в воде совершенно не пострадала. Танкисты неделю провели в госпитале, и теперь служба у них идет обычным порядком.

В бинокль мне хорошо видны у танка знакомые лица. Ребятам по двадцать лет. Трое из них — москвичи. Леонид Пургин — горьковчанин. Все комсомольцы. Юрий Дружинин работал чертежником. Трое — слесарями. Профессиональная близость к металлу, очевидно, и сделала их танкистами.

Уже со стороны, спокойно взвешивая все, что было за четыре часа пятнадцать минут, мы разбираем с полковником тот драматический случай.

Ребят спасло мужество, дисциплина и стойкость. Было легко растеряться, поддаться панике. Стихийное чувство самосохранения могло заставить сделать ложный поспешный шаг — на первых минутах открыть, например, люки и попытаться покинуть танк. Попытка была бы трагической — покрытая торфом вода не пустила бы наверх. Позже, когда над танком появилось «окно», этот способ спасения тоже был неприемлемым — непростая штука без вспомогательных средств выбраться из танка на глубине, к тому же людям уже ослабленным. При самом счастливом исходе могли бы спастись лишь двое, сидевшие ближе к люкам, у двух других шансов не было. Все четверо это хорошо понимали, и потому мысль о люках не была даже высказана. «Честно сказать, мысленно мы попрощались друг с другом. Но каждый решил: если спасемся — только все вместе» (Леонид Пургин).

Если говорить о солдатских и человеческих качествах, то именно такие вот стойкость и чувство товарищества помогли нам вынести тяжелое время 41-го года, помогли выстоять в тяжких сражениях. Кстати сказать, отцы четверых этих танкистов прошли солдатами всю войну. Отец Дружинина, Павел Яковлевич, был мотострелком, отец Пургина, Сергей Григорьевич, воевал летчиком, отец Феофилактова, Алексей Афанасьевич, тоже был летчиком, бортмехаником дальнего бомбардировщика, отец Кузякина, Иван Павлович, воевал в ополчении…