Смерть в апартаментах ректора. Гамлет, отомсти! - Майкл Иннес

Для герцогини это стало отправной точкой, чтобы перейти к другой теме. Теперь она обратилась к предмету, который часто обсуждала с Клэем: Гамлет в исполнении Дэвида Гаррика, и в особенности его первая встреча с тенью отца. Она процитировала двустишие:

Он в роль входил естественно – все было ловко, точно, споро,

Как будто, лишь сойдя со сцены, он начинал игру актера.

– Да, но в любом случае это было ненатурально. Ясно же, что он проделывал все слишком медленно, театрально, если угодно. Так писала «Сент-Джеймс хроникл», даже Лихтенберг так говорил, а уж он знал свое дело.

Вот человек, подумал Готт, который может без тени смущения говорить о тонкостях своей профессии в любой компании. Все заинтересовались.

– Гаррик же преувеличенно подчеркивал видимый ужас. Такого мнения придерживался Джонсон, да и Филдинг тоже.

– Похоже, что вы воочию видите это, – обронила герцогиня.

А Клэй и впрямь словно видел все воочию. Он все еще стоял, опять нахмурив брови, и смотрел на Дэвида Гаррика на сцене «Друри-Лейн» почти двести лет назад.

– Плащ и большая шляпа, – тихо произнес он. – Вот на чем все строилось.

В то же мгновение Ноэль выскочил из комнаты и сразу вернулся с широким плащом и мягкой черной шляпой. Такие шляпы с чудовищно широкими полями обожают носить студенты – поклонники муз.

– Шляпа уже не та, что раньше, – веселым голосом объяснил он. – В свое время мы с ней искупались в фонтане колледжа Святого Антония. Но может и подойти.

Клэй сразу взял у него плащ и накинул его. Затем он небрежно водрузил на голову шляпу. Готт ощутил некую неловкость и угадал ее в других. Перед ними предстала совершенно гротескная фигура: мужчина в изящном вечернем наряде, оттеняемом черно-алым плащом щеголя двадцатого века, собиравшийся превратить элегантно убранную гостиную с полотнами Уистлера, Диллона и Коупа и с вазами эпохи Мин и Тан в стены замка Эльсинор. Но Клэй, взглянув на освещение, подошел к двери и защелкал выключателями, чтобы достигнуть нужного эффекта: получить приглушенный свет в дальнем углу темной комнаты.

– Горацио! – весело воскликнул он. – Вспомни свои строки!

С этими словами он встал посреди неяркого круга света.

После этого Клэй спокойно, без всякого напускного драматизма, словно декламирующий с кафедры учитель, прочел строки Гамлета, перемежающиеся доносящимся до стен шумом веселья:

Король всю ночь гуляет напролет,

Шумит и пьет, и мчится в быстром танце.

Едва осушит он бокал рейнвейна,

Как слышен гром и пушек, и литавр,

Гремящих в честь победы…[1]

Затем из глубины небольшой аудитории послушно откликнулся голос Пайпера-Горацио:

Обычай это?

Клэй повернулся чуть в сторону и улыбнулся – все тот же Мелвилл Клэй, декламировавший Шекспира в небольшой гостиной Скамнума:

Да, конечно, так.

И я к нему, как здешний уроженец,

Хоть и привык, однако же по мне

Забыть его гораздо благородней, чем сохранить.

С этими словами Клэй незаметно исчез, словно на монтажном стыке кинопленки, а вместо него появился Гамлет Дэвида Гаррика. В круге света будто наступил восемнадцатый век, и все ощутили это благодаря тонкому мастерству актера. Готт, восхищенно наблюдавший игру, услышал, как сидевший рядом с ним Банни изумленно ахнул, услышав гласные и согласные, словно шагнувшие из 1750 года. Сложные и трудные речевые обороты, погружавшие слушателя в некий полумрак, сопровождались сгущавшейся темнотой. Поворот плеча – и нижняя часть лица скрылась из виду. Наклон головы – и поля шляпы спрятали глаза. На какое-то мгновение остались видны лишь нос и рот, затем тьма скрыла все, кроме выразительно двигавшихся рук. А голос продолжал:

Его осудят,

За то, что в нем одно пятно,

Хоть будь оно клеймо слепой природы.

Исчезла одна рука, затем другая: голос смолк во тьме, отвечающей темноте, растворившись в непроглядной мгле последних строк:

Как добродетель

С безмерно благородною душой.

Пылинка зла уничтожает благо.

Плащ зловеще окутывал неподвижную фигуру. Воцарилось молчание. Готт вдруг подумал, что во время этой паузы мисс Терборг-вторая может снова закричать. Затем Пайпер воскликнул:

– Смотрите, принц, он снова к нам идет!

В тот момент никто не сомневался, что явилась тень отца Гамлета. С проворством гимнаста Клэй сделал поворот вокруг себя и замер в чисто театральной, но все же наводящей ужас позе. Шляпа упала на пол, плащ завернулся назад. Клэй стоял, широко расставив ноги, отведя в сторону и вверх левую руку, а правую склонив вниз и широко разведя пальцы. Вся эта дрожащая фигура полностью соответствовала застывшей на лице маске неподдельного ужаса. В воцарившейся тишине медленно текли секунды. Затем на выдохе голос произнес:

– Спасите нас, о неба серафимы!

За этим с потрясающей быстротой последовал мелодичный смех Мелвилла Клэя. Включился свет. Актер с какой-то насмешливой методичностью разглаживал помявшуюся шляпу Ноэля. Он и бровью не повел.

– У Гаррика, – произнес он, – конечно, получалось лучше. Но общий замысел примерно такой.

Готт оглядел комнату. Лорд Олдирн куда-то исчез. Почти все находились в состоянии некоего «сценического шока»: кратковременный натиск великолепного актерского мастерства и внезапное возвращение к реальности повергли публику в некое оцепенение. Герцог разрядил обстановку:

– Знаете, будь я тенью, я бы испугался куда больше!

После этого находившиеся в гостиной окончательно пришли в себя: посыпались поздравления, и началось оживленное обсуждение.

И все же Готт чувствовал повисшее в воздухе напряжение. Элизабет выглядела чем-то озабоченной. Герцогиня с особым жаром погрузилась в дискуссию. Герцог снова принялся играть столь привычную ему роль шутника. Все почувствовали явное облегчение, когда с подъездной дорожки раздался шум машин, возвещавший о прибытии гостей.

* * *

Половина одиннадцатого вечера – не совсем подходящее время для прибытия на долгие выходные. Объяснения, безусловно, раньше изложенные письменно, теперь повторялись лично. Лорд и леди Траэрн давали один из своих колониальных приемов: в этом году их много как никогда! Сэр Ричард Нейв читал лекцию в Обществе по улучшению отношений полов на тему «Психологический базис материнских сообществ». Профессор Маллох принимал устные экзамены в своем родном Абердине. Супруги Марриэт надеялись, что столь ранний отъезд на неделю из Лондона станет событием, однако обстоятельства сложились так, что они могли вырваться лишь на пять дней. Томми Поттс объяснял, что в Уайтхолле нынче работаешь как негр, будто ты человек второго сорта. Памела Хогг садилась на полуденный поезд, открыв страшную тайну об Армагеддоне – нечто смутное и даже тревожное, пока не узнаешь, что речь там идет о лошади. Миссис Платт-Хантер выступала в Альберт-холле против чего-то дурного и возмутительного. Не вполне благочестиво выглядевший банкир громко жаловался, что пропустил обедню – как выяснилось, на линии Париж—Кройдон – и на то, что не смог прочесть продолжение романа во время чрезвычайно утомительного путешествия сушей и морем. Блестящая дама в полном вечернем туалете объявила, что прибыла прямо с похорон своей престарелой гувернантки. Приземистый и толстый парламентарий, не имевший понятия о пятне губной помады у себя на лысине, бормотал что-то невнятное о комитетах.