Отцовский штурвал - Валерий Хайрюзов

Что ж, тут спорить с Дохлым было сложно. Его практический опыт был во много раз больше моего. Да и за словом он в карман не лез, на все случаи жизни у него была припасена своя присказка.

– Это так, – согласился я. – В жизни надо знать как можно больше.

– Всего знать нельзя. Надо знать главное. Чего нет, того нельзя считать.

– А вот ты закон Бернулли знаешь? – после случая с цветами для Кати я решил ни в чем не уступать ему.

– Что за закон?

– По этому закону все самолеты, все птицы летают. Это зависимость между скоростью и давлением в потоке.

– Больше народу – меньше кислороду, – среагировал Дохлый. – А еще есть закон бутерброда.

– А, знаю, – догадливо воскликнул я. – Это когда хлеб, намазанный маслом, падает на землю всегда на ту сторону, где намазано масло.

– Если ты забыл зонтик, то обязательно пойдет дождь.

– У Кольчи-электрика свой закон, – я перевел разговор в нужную мне сторону. – Он утверждает, что у электричества есть два недостатка: когда нужен контакт, его нет, когда не нужен – есть.

– Верно! – засмеялся Дохлый. – Молодец!

– А еще есть замечательный закон, – добавил я. – Его я прочел у Экзюпери. Он говорил, что мы все родом из детства и что мы в ответе за тех, кого приручили. Он был летчиком. А еще мне нравятся латинские изречения. Например: «Пришел, увидел, победил».

– И наследил, – отозвался Дохлый.

– «Дура лэкс, сэд лэкс». Закон суров, но это закон.

– Велика Федора. Но дура, – смеялся Дохлый. – Мало друзей у личности, больше у наличности.

Надо сказать, Дохлый читал много, и что там скопилось и отлежалось у него в голове, было неизвестно. Но спорить и состязаться с ним было одно удовольствие.

– Ты куда собираешься после школы? – неожиданно спросил Дохлый.

– Буду токарем. Или кузнецом.

Дохлый скривил губы – не впечатлило.

После девятого класса у нас была месячная производственная практика, и я попросился, чтобы меня отправили на мясокомбинат, в кузню. Мы с Вовкой Сулеймановым решили там поднакачать мышцы. На обед кузнецы приносили пельмени, колбасу, запирали двери, ставили на горн ведро и через мгновение приглашали нас за стол. Но молотобойцев из нас не получилось, работы было немного, ну пару раз приводили подковать лошадь, и все.

Тогда я решил перейти в мастерские. Там работал друг отца Митча, он сказал, что быстро сделает из меня токаря. Кузнецы отпустили меня с неохотой: я был легок на ногу и они частенько отправляли за пол-литрой. Токарное дело я действительно освоил быстро. Митча оставлял мне заготовки, и я, как заправский токарь, обтачивал их. По окончании практики мне даже выписали премию, которую я потратил на ремонт велосипеда. Но больше всего я радовался конусам, которые мне выточил Митча для велосипеда. Моя работа на мясокомбинате имела неожиданное продолжение: после окончания учебы, перед выпускными экзаменами, к директору приходил начальник отдела кадров и просил отправить меня работать в мастерские.

Сказав, что я хочу стать токарем, я лукавил. В школе, когда мы писали сочинение на тему «Кем бы я хотел стать», я написал, что хочу быть геологом. А на самом деле мне мерещилось летное училище, но я боялся спугнуть свою мечту.

Планерный кружок в моей жизни появился неожиданно. И не только у меня. Таких, кто бредил авиацией, в нашем классе оказалось четверо: Вовка Савватеев, Сашка Волокитин, Витька Смирнов и я. Действовал он при авиационном заводе, неподалеку от той самой Парашютки, где я впервые увидел летящий планер. Ходить туда было далеко, через заснеженное поле, через отвалы и превращенные в свалки овраги. Там, как говорили, в норах и времянках прячутся бездомные бандиты. Но нас, выросших не в пробирках и колбах, это обстоятельство пугало мало. Как говорится, вперед и с песнями.

Занятия проходили по вечерам, мы топали туда после уроков в школе, а возвращались домой за полночь. Возле скотоимпорта пути наши расходились. Особенно неприятно было идти одному по заснеженному полю, где за каждым кустом чудился притаившийся бандит. Но об этом Дохлому я говорить не стал.

– А кем ты хочешь стать? – спросил я в свою очередь у Дохлого.

– А я уже стал.

– Кем?

– Я хочу жить так, как я хочу: не занимать, не просить, не заискивать. Пусть лучше меня просят.

– Но это же не профессия.

– Я построю дом, привезу в него мать, а сам уеду. Хочу мир посмотреть.

Мир! Мой мир пока что простирался недалеко. Летом несколько раз ездил на станцию Куйтун к бабушке, затем с отцом на машине – к тетке в Заваль.

Мы еще раза два вместе сходили в клуб, но Олег сказал мне, что видел Катю в кино с Дохлым. Меня это так сильно расстроило, что я решил больше не ходить на репетиции и вообще не разговаривать с Катей. А Дохлый каков! Еще другом называется! Была бы в предместье другая школа, я точно перешел бы в нее.

Один из моих лучших друзей, Вадик Иванов, неожиданно для многих пошел в ремесленное училище, которое находилось при авиационном заводе. Ранним утром вдруг явился ко мне в ремесленной форме и стал рассказывать, как там все хорошо и интересно. А может, и мне уйти в ремеслуху? Когда Вадик ушел, я заявил маме, что тоже хочу в ремесленное.

На что мама, подумав, ответила:

– Воля твоя, но ремесленное от тебя никуда не уйдет. А если хочешь чего-то большего – учись дальше. Мы пока живы и здоровы, кто знает, что будет потом.

Мама как в воду смотрела: отца не стало, когда я оканчивал школу, и кто знает, как сложилась бы моя жизнь, пойди я в школу годом позже, как предлагала Евгения Иннокентьевна, узнав, что мне еще нет семи лет.

– По всем правилам, его брать нельзя, – говорила она.

Мама тогда настояла, и я подтвердил заведующей школы, что буду учиться на одни пятерки.

В ремесленном у Вадика дела пошли в гору, его хвалили и даже вывесили его фотографию в училище и военкомате как лучшего призывника. Позже Вадик уедет строить Усть-Илимскую ГЭС.

А пока что жизнь для меня и моих школьных и уличных друзей шла все в том же привычном порядке: дом, школа, летом огород, почти ежедневные походы на Ангару, игры в футбол.

И тут появилась Катя со своим театром. Театр я принимал, а вот Дохлого рядом с Катей принять никак не мог. Уж лучше бы он крутил и стриг сарлычьи хвосты в Монголии.

Дальше все пошло по законам жанра – я рассорился с Катей. Произошло это некрасиво, хотя кто скажет, что ссоры бывают красивыми. Некоторое время свои детские обиды я держал при себе. Да, переживал, но терпел. А потом прорвало. Во время очередной репетиции, когда я не смог вспомнить заученного текста и начал куражиться, она вдруг, поглядывая на меня, как мне показалось, с жалостью взрослого человека, пропела: