Бриллиантовый маятник - Ольга Ракитина

Алексей Иванович появился в здании Петербургского окружного суда за 10 минут до начала заседания и обнаружил, что зал уже битком набит; ажиотаж вокруг этого процесса был необыкновенным.

Ввели обвиняемых. Миронович выглядел заметно похудевшим (костюм сидел на нём уж чересчур свободно), как — то враз постаревшим, но держал себя со сдержанным достоинством. Семёнова была в черном, наглухо застёгнутом платье, с гладко подобранными волосами; держалась она строго — вызывающе. «Уже отросли», — подумал Алексей Иванович о ее волосах. В течение последующих часов он несколько раз ловил на себе её долгий, испытующий взгляд. Безак держался от неё обособленно, ни разу не посмотрел в сторону бывшей любовницы; он был весь как — то по — особенному подобран и прям. Алексей Иванович с интересом рассматривал этого «сердцееда», и ничего примечательного, действительно сильного и выдающегося не находил в его заурядном облике. разве что рост гораздо выше среднего, но только и всего. Шумилову в эту минуту вспомнились слова его мудрой тетушки: " В человеке важна харизма. Ежели она есть — его будут любить, независимо ни от внешности, ни от нравственных достоинств, ни даже от богатства и успеха.» И где же она, эта пресловутая харизма, в этом альфонсе?

Необходимая процедура рассмотрения кандидатур присяжных протекала чинно, вяло и заняла приличное количество времени. После выбора присяжных и назначения запасных членов жюри (на случай заболевания кого — то из основного состава), суд, занялся установлением личностей обвиняемых. Тут всё прошло быстро, как говорится, без сучка. Далее суд приступил к заслушиванию списка заявленных сторонами свидетелей и экспертов и выяснению вопроса, является ли неявка некоторых из них уважительной и не влечёт ли оная неявка невозможность приступить к рассмотрению дела по существу. Список получился прямо — таки огромным — почти 90 фамилий. Его обсуждение грозило затянуться надолго. Алексей Иванович, прекрасно знавший обрядность уголовного судопроизводства и неотвратимую последовательность его действий, первые часы процесса пребывал в состоянии полудрёмы. «Хорошо будет, если до перерыва успеют приступить к оглашению обвинительного заключения," — вяло размышлял он, — «Потом, конечно, дело пойдёт веселее, но всё равно, с таким числом заявленных свидетелей суд затянется, почитай, на неделю».

Удача, видимо, сопутствовала новому суду и товарищ прокурора Дыновский начал зачитывать длинное обвинительное заключение ещё до первого перерыва. Читал он очень быстро, невнятно, голосом монотонным и невыразительным. Чтобы понимать всё, произносимое обвинителем, требовалось слушать его с максимальным вниманием. Едва Дыновский приступил к чтению в зале царила воцарилась напряжённая тишина, нарушаемая лишь звуком скрипящих стальными перьями секретарей. По прочтении примерно половины текста обвинительного заключения утреннее заседание было прервано, и объявлен перерыв до половины третьего часа пополудни.

Вечернее заседание началось с продолжения чтения обвинительного акта помощником прокурора. После того, как с этим было покончено, начался вызов и заслушивание свидетелей обвинения. Не все из них приглашались для сообщения информации, связанной именно с убийством Сарры Беккер; некоторые просто должны были свидетельствовать об особенностях поведения подсудимых, либо событиях, которые по каким — то причинам признавались обвинением существенными. Заслушивание такие свидетельств не требовало много времени и велось довольно споро.

Наиболее интересными в череде допрошенных оказались, как и следовало ожидать, показания дворников дома N 57. Они добросовестно признались, что в момент убийства были пьяны, но этот момент обвинение постаралось обратить себе на пользу, сделав это поистине с грацией слона в посудной лавке. Обвинитель, допрашивавший Мейкулло и выслушавший его рассказ о попойке, многозначительно заявил:

— Если и нет прямых свидетельств того, что Миронович уходил из кассы очень поздно, то теперь мы видим, что возможность уйти незамеченным у него была!

Шумилов поразился извиву прокурорской логики и мысленно прокомментировал услышанное: «Это же явное нарушения принципа презумпции невиновности: обвинитель ДОЛЖЕН ДОКАЗАТЬ, что обвиняемый уходил поздно. Пока же этого не сделано, должно считать, что этого и не было, независимо от того, была у обвиняемого возможность возможность совершить инкриминируемое ему или нет.» Карабчевский, рассуждавший, видимо, также, после примечательных слов Дыновского заявил протест, принятый судом.

Разумеется, зашла речь и о кровавых пятнах, которых не было обнаружено в прихожей кассы. Обвинение постаралось доказать, что поскольку крови в прихожей не было, значит, нападение никак не могло развиваться так, как это излагала Семенова в своих признательных показаниях от 29 сентября 1883 г. Карабчевский, разумеется, не пропустил сказанное мимо ушей, а заявил буквально следующее: «Защита намерена доказать, что следственная власть вообще не проводила осмотр прихожей» и заявил ходатайство о вызове для дачи показаний скорняка Лихачёва и портнихи Пальцевой. В ходе их допроса Карабчевским эти свидетели рассказали рассказали, как осматривали прихожую вместе с Анисимом Щёткиным, хотя в тот момент в помещении кассы уже работали полицейские Рейзин, Дронов, Черняк и другие.

— Почему же на осмотр со свечкой в руках отправились случайные посетители — один скорняк, другая — портниха, третий — дворник?! — спросил, оборотившись к залу, Карабчевский, — Со стороны полиции тривиальная халатность, невнимание к деталям или неумение работать..?

Николай Платонович взял многозначительную паузу и как хороший актёр с негодованием на лице повернулся к столу обвинителей.

— Вероятно, обвинение считает приемлемым опираться в своих выводах на результаты осмотра, проведенного такими, с позволения сказать, «специалистами», — с нескрываемым сарказмом продолжил он уничтожение противника, — но защита утверждает, что подобные свидетельства не могут являться основанием для вывода о том, что крови в прихожей не было. Возможно, это были мелкие брызги на стеновых панелях. Неспециалисту вполне простительно было не обратить на них внимание, ведь освещение было негодным, стена — старой, обшарпанной, а панели — все в пятнах и неровностях.

«Браво!» — мысленно захлопал в ладоши Шумилов. — «Молодец, Николай Платонович, сыграно, как по нотам! Сработай полиция как полагается на месте преступления, и не было бы теперь этих догадок — была ли кровь. «Покололось» следствие и Карабчевский этим воспользовал, хо — о — рош!».

Для обвинителя всё произошедшее явилось полнейшей неожиданностью. Красиво начатая атака на признание Семёновой захлебнулась буквально в самом начале и, как говорится, на ровном месте. Помощник прокурора явно растерялся; теперь он не мог быть уверен и в прочих документах, на которые опиралась его линия: вдруг и в них при ближайшем рассмотрении откроются какие — то нюансы, способные полностью переменить их восприятие. Неуверенность в правовой корректности собственных документов — самый большой страх для любого юриста в суде.

Объявленное вскоре окончание вечернего заседания явилось для обвинения радостным известием. Шумилову показалось, что Дыновский, услышав слова председателя об отложении на завтрашний день допроса свидетелей, вздохнул с немалым облегчением.