Рябиновый мед. Августина - Алина Знаменская

Сейчас его поведут, и дуло винтовки будет смотреть в спину… А потом для него настанет что-то другое, а здесь все останется как было, только уже без него. — Пошли, — буркнул солдат, и они направились мимо слепых темных домов, мимо черных силуэтов рябин и черемух в палисадниках. И Владимиру приходили такие странные мысли, что вот — и станция называется Пречистое, и последний день он провел не с кем-нибудь, а с деревенским батюшкой, и что жизнь, испытывая, напоминает ему, что он не один сейчас. Неужели — все? И это — прощание? Только бы в последний момент не сломаться, не заплакать, не попросить… Этого Владимир боялся больше всего. Поэтому он не заговаривал с солдатом, не просил закурить. А впереди темнел лес. Как знакомы эти места. Сейчас прямо лесом, лесом, и дальше — Любим…

Когда кончились дома и конвоир с арестованным вышли на открытое место перед тем, где начаться лесу, вдруг подумалось: а если побежать? Прыгнуть в сторону, потом бежать, петляя… Но руки связаны — шансов мало… Мысль, допущенная в голову, бешено застучала в висках, и одновременно остро, всем существом Вознесенский понял, как хочет жить. Запахи близкого смешанного леса, травы, реки властно и неумолимо врезались в сознание, будоражили и звали. Еще только вчера ночью он обладал прекрасной девушкой, которая любила его, а сегодня его тело будет лежать среди кустов, никчемное, брошенное на растерзание волкам и воронам.

— Стой! — вдруг остановил его солдат. Владимир понял, что момент упущен.

— Ты из каких Вознесенских? Не любимский ли?

— Батюшки отца Сергия старший сын. А ты… земляк? — Маленькая надежда светлячком блеснула в темноте.

— Да вроде… Володька, что ли? Звонарь троицкий?

У Владимира горло перекрыло. Он не смог ответить, только кивнул.

— Я пацаном к тебе звонить бегал на Пасху, — разулыбался вдруг солдат. — Батюшка твой всем трезвонить позволял в праздник, не то что в соборе… Повернись-ко.

Солдат разрезал штыком веревки.

— А на Пасху-то перед храмом бочки горели… красота! Нигде так нет, как у нас в Любиме! — радостно продолжал бородатый.

Владимир молчал, все еще не веря в чудо.

— Ты, земляк, слышь, лесом иди. Леса-то здешние знавал?

— Охотник.

— Я стрельну пару раз, не бойсь. Ежели охотник — не заблудишься. На-ко.

И конвоир сунул в ладонь Владимиру кисет с махоркой и спички.

— Чей ты? — спросил Владимир уже с опушки. — За чье здоровье свечки ставить?

— Егор я, исправника Богдана Аполлоныча Сычева бывший конюх! — ответил солдат.

…А я один стою меж них

В ревущем пламени и дыме

И всеми силами своими

Молюсь за тех и за других…

Максимилиан Волошин

Доктор Потехин поставил чайник на керосинку, вернулся к столу и продолжил прерванное занятие. Он писал своему давнишнему приятелю, с которым подружился еще в студентах, вел переписку всегда, живо описывая интересные медицинские случаи из практики, и просто делился животрепещущим. Сегодня доктор был особенно взволнован, и от этого строчки выходили неровными, а буквы острыми и стремительными.

Чем ближе конец, а он, уверяю тебя, близок, тем сильнее напряжение. Порою так и бросился бы в водоворот борьбы Колчака с большевиками! Так все надоело. Особенно с утра и до вечера думать о жратве. Люди начинают сума сходить от этой вакханалии. Это же надо: за фунт творога — 100 рублей! Мясо — 40 рублей. Мануфактура — 500! Туфли дамские — 1000–1500. Разве хватит денег даже малосемейным? Мне же с моими женщинами — и говорить не приходится. Так дальше продолжаться не может. Я уверен, скоро на помощь Колчаку придет само население.

Доктор встал из-за стола, потер руки. Подошел к окну, назидательно взглянул, словно кому-то невидимому собирался внушить весьма важную мысль, взял с блюдца кусочек жмыха, положил за щеку и вернулся к письму:

Меня интересует теперь, дорогой мой Пано, кто из нас — вы или мы — скорее уйдет из-под власти большевиков? Ведь у вас там скоро должны разыграться события. Польские легионы, подкрепленные немцами, вот-вот начнут наступление и прогонят красных. Около Питера тоже зашевелятся.

А Колчак идет не останавливаясь. К тому моменту, когда получите письмо, Вятка, Казань, Самара, наверное, уже будут взяты. А там — на Москву! Говорят, что к Петрову дню Колчака ждут в Москве.

Поставив подпись, доктор задумался, потом окунул перо в чернила и сделал приписку:

P.S. Сейчас узнал интересную и и то же время кошмарную вещь: бутылка спирта стоит 1600 рублей! А сколько мы их с тобой когда-то выпили?

Запечатав письмо, доктор решил немедленно лично отнести его на почту, а заодно и прогуляться. Он сделал приличный крюк, дойдя до Троицкой церкви, ансамбль которой обычно услаждал его эстетическое чувство, сверил собственные часы с часами на колокольне и собирался уже отправиться дальше, когда увидел, что у дома отца Федора стоит груженная скарбом телега и ребятишки дьякона выносят на улицу клетки с птицами. Потехин подошел, поздоровался. Супруга дьякона, матушка Галина — маленькая улыбчивая женщина, держала на руках младшего, трехгодовалого ребенка.

— Неужто покидаете нас? — удивился доктор. Старший сын отца Федора, Дмитрий, выносил и укладывал на телегу вещи.

— Уезжаем, — кивнула женщина. — Батюшке предложили храм принять в Закобякине, дом просторный выделили, вот и уезжаем. А Митя остается, не хочет с нами ехать. Большой…

Отец Федор что-то наставительно внушал «большому», а младшие тащили клетки с птицами куда-то в сторону берега.

— Как же это вы так решились? — обратился Потехин к дьякону. — Нам будет вас недоставать…

— Тяжело, Семен Николаевич, стало при таком семействе большом кормиться-то. Все ж в селе-то, думаю, полегче будет. Село-то зажиточное, авось не пропадем.

— А я так думаю, причина-то в другом, батюшка… — проговорил доктор тем тоном, каким обычно говорил с пациентами. — Притесняют, наверное, нынешние? Церковь-то теперь вне закона оказалась?

— Не без этого, — уклончиво ответил отец Федор, наблюдая, как дети пытаются выпустить птиц. Птахи, взлетая и паря над Учей, тут же возвращались и кружили над головами детей, ища свои клетки. — Я так себе думаю, Семен Николаич. Чтобы выжить в этой круговерти, священнику безопасней перебираться периодически с места на место. Пока присмотрятся к тебе, пока привыкнут… Подкопаться не успеют, как ты уже собрался и поменялся местом с соседом.

— Вот какая у вас, батюшка, теория интересная… — удивился доктор и задумался.

— Унеси клетки, Ариша, — крикнул дьякон дочери, — они покружат да и улетят!

— И все же, я думаю, зря вы торопитесь, батенька мой. Сдается мне, все это скоро кончится, вернется на круги своя. Что ж торопиться-то, с насиженного местечка срываться? Все будет по-старому, помяните мое слово!