Идеальная жертва - Марина Орлова

колени, опускает голову, разглядывая пальцы, – длинные волосы свешиваются, закрывая лицо.

«У меня нет твоих этих идеалов. “Победим злодеев, спасём мир”… Нахрен это всё! Я любого могу убить – плохого, хорошего. Без разницы. Тех, кто мне помогал. Думаешь, я сомневался?».

– И что? Это в прошлом.

«А из чего, по-твоему, возникает настоящее? Из прошлого. У меня нет ничего другого. Внутри. Только всякая дрянь».

– Это не так.

«Так! Что ты вообще обо мне знаешь?»

Ну всё, меня достало это самобичевание! Напрыгиваю на Ру сбоку, крепко обвиваю и руками, и ногами, чтобы не вырвался.

– Я всё о тебе знаю. А почему? А потому что в уставе написано: «Командир обязан всесторонне изучать личный состав путем личного общения с ним, знать деловые и морально-психологические качества подчиненных». Ясно, лейтенант? А ещё я знаю, что ты вписался на Альфу, чтобы помочь. Так что нехрен строить из себя злодея.

Пытаюсь нырнуть под его космы, чтобы поцеловать, но Ру уворачивается.

«Ага, и чем кончилась моя помощь? Ни одной сволочи больше в жизни не помогу. Пусть хоть сдохнут все – я не почешусь».

Я всё же дотягиваюсь до его лица и чмокаю куда-то в район губ. Ру отодвигается, убирает волосы. Пальцы мелко дрожат, но слушаются: заправляет волосы за уши, а ведь не так давно мелкая моторика ему совсем не давалась.

– Ну да, хреново вышло. Но всё равно, я знаю, что ты – из хороших парней. Тех, которые помогают. И ты мягкий. М-м… – задумываюсь в поисках подходящего эпитета. – Милый.

«Я? – насмешливо распахивает глаза. – Ты что, блинов объелся?»

Ржём на пару и в итоге валимся на кровать.

Ру вроде успокоился. Уже без этого своего отчаяния. Но всё же, глядя в потолок, говорит мысленно: «Я не хочу это помнить. Сплошное дерьмо».

Нащупываю его руку, глажу пальцы.

– Я знаю. Но ведь сейчас всё нормально. Это всего лишь прошлое, его больше нет. А сейчас у тебя есть я. Я классный.

Ру перекатывается ко мне, склоняется над лицом, смотрит. Волосы эти его… Скорее бы уже прошла болезненная чувствительность кожи, чтобы можно было постричься.

Наклоняется к губам, целует легонько и заглядывает в глаза, словно спрашивает разрешения. Как несколько недель назад, когда он ничего не помнил.

Конечно, я обнимаю его за шею, ниже шрама на затылке, и тяну обратно. Однако Ру не торопится. Рассматривает мои губы, затем прихватывает нежно и неуверенно, словно впервые. Тело под моими руками напряжено, словно он готов в любой момент отодвинуться. Однако, когда я касаюсь его губ кончиком языка, – приоткрывает их, разрешая войти. Поддаваясь. От этого ощущения сердце сжимает нежностью. Хочется гладить его, целовать всё и везде, быть мягким, доставить удовольствие в первую очередь ему, не думая о себе.

Внезапно отвлекает мысль: наверняка это из-за смузи! Поел ведь совсем немного, а нате вам – уже тянет держаться за ручки и целоваться, как голубки. А если бы две порции съел, так рыдал бы уже от избытка чувств.

Тем временем Ру сжимает пальцами мою челюсть, требуя вернуться к поцелую, а в сознании звучит: «Ты можешь хоть пять минут не думать про какую-то еботу?»

«Извини». Всё-всё, целуемся. И теперь, когда не нужно опасаться внезапных укусов Ру, получается идеально. Нежно и страстно одновременно. Возможно, это мой лучший поцелуй в жизни. Ух, какой я молодец!

Аккуратно прикусив напоследок, отстраняюсь и довольно оглядываю припухшие губы. Сочные такие, мягкие… Верхнюю так и тянет лизнуть ещё раз, но Ру, подловив моё движение, отдёргивает голову и, ухмыльнувшись, сам со вкусом облизывается.

– Короче говоря, ты мой. Другого варианта нет.

Эйруин хмыкает – словно бы пренебрежительно, но я-то чувствую, что он доволен, как сытый слон.

– Согласишься? – глажу ладонью спину. Тёплая ткань футболки собирается гармошкой.

Ру отводит взгляд в сторону. «А то ты не знаешь».

– Я хочу, чтобы ты сказал. Вслух.

Улыбка сползает с его лица, между бровей пролегает складка. Ру тяжело сглатывает. Всё так же глядя в сторону подушки, выговаривает принуждённо:

– Я… Тебя люблю, – и торопливо зыркает мне в глаза. – А ты?

– Конечно, – приподнявшись на кровати, тяну его голову к себе и провожу кончиком языка по щеке, близко к губам. – Куда ж я без тебя?

Пока мы целуемся, солнечный свет из окна заползает на шевелюру Эйруина. Кажется, что просвечивает тонкие белые волосы насквозь. Попадает в глаз, и Ру недовольно морщится. Но я ладонью прикрываю его от солнца и тяну обратно, целоваться. Сейчас как будто нет ничего, кроме этой комнаты, летнего тепла и нас двоих. Никаких проблем. Всё отступает далеко-далеко.

Но только я забираюсь под его футболку и тяну вверх, чтобы снять, Ру отстраняется. Запнувшись на мгновение, всё же сбрасывает её сам, но затем наклоняется к тумбочке. Берёт электронный браслет.

– Я хотел спросить.

Ищет там что-то. Показывает экран. Моя фотка. Совсем старая, в учебке на документы делали, мне там вроде восемнадцать. Зачем она ему?

Ру смотрит своими чёрно-голубыми глазами – не отрываясь, не моргая, как будто и не дыша, – а у меня внутри мысль о том, что ему нужна моя фотка, отдаётся одновременно теплом и непривычным смущением.

– Можно или нет.

– В смысле?.. Она же уже у тебя.

– Можно оставить?

Хочется ответить чем-то легкомысленным, но этот взгляд, буквально вцепившийся в моё лицо, отбивает желание шутить.

– Конечно. Мог и не спрашивать.

Он кивает и, дотянувшись до тумбочки, кладёт браслет обратно.

– Спасибо.

Как будто я невесть что ему разрешил.

– Теперь, наконец-то, можно? – провожу ладонью по тёплой пояснице, спускаюсь на задницу и сжимаю.

Ру довольно усмехается и расстёгивает штаны.

38.

За выходные мы наконец-то собрали железную дорогу, заняв весь пол в комнате Эйруина, а Като обругала меня аж два раза.

В субботу вечером я спросил у неё ещё один рецепт – на успокоительное для себя. А она возмутилась, что я инструкцию не читал, а ещё, мол, собирался что-то Эрику колоть. Оказывается, уколы были по одной ампуле на вечер. То-то, я думаю, спал так крепко. Зато отдохнул!

В воскресенье придралась, что Эрик нечёсаный. Ты, говорит, должен следить. Я ей – с какой стати я должен следить за взрослым мужиком, пусть сам себе хвостики завязывает. Фыркнула. Говорит – тощий, ты его совсем не кормишь. А Ру, сволочь эдакая, сидит с постной мордой, давление меряет, а сам мысленно ржёт надо мной.

Да хрен с ним, мне не жалко. Лишь бы не планировал опять помирать. Но всё же