Ненавижу тебя любить - Анна Веммер

А сейчас не могу оторваться.

— Нет… — тихо произносит она.

Но это «нет» такое неуверенное и определенно значит не «я не хочу тебя», а что-то вроде «я до безумия тебя хочу, но мозг еще сопротивляется, потому что есть тысяча причин этого не делать».

— Я просто поиграю… совсем чуть-чуть…

— Я тебе что, пластиковый паровозик?

— Ты прекрасно поняла, что я имел в виду. Паровозик… ты куколка.

— А ты медведь. И нифига не плюшевый. С треском ломаешь елки не обращая внимание на мелочь, которая попадается под ноги.

Подхватываю ее и сажаю на стол, благо он совсем пустой. Она болтает, потому что нервничает, догадываясь, чего мне хочется. Целуя, провожу ладонями по ее ногам, задираю платье, цепляю пальцами края тонкого кружева трусиков, стаскивая их с нее. Чувствую, как коготки девушки впиваются в плечи. Мягкими осторожными движениями ласкаю внутреннюю поверхность бедер, поглаживаю чувствительную кожу.

- Остановись, пожалуйста… — шепчет, а я делаю все ровно наоборот: укладываю ее на стол и развожу ноги в стороны.

Простое движение, раскрывающее ее для меня, отдается внутри болезненным спазмом неудовлетворенности. А Вишню словно пронзает разрядом тока — она выгибается, закусив губу.

Я очень хочу попробовать ее на вкус. Услышать слабый стон, почувствовать абсолютную власть над ее телом. Мысль о том, что ее никогда так не ласкали, как наркотик, дурманит голову. Я медленно касаюсь языком набухшего чувствительного клитора, втягиваю его в рот.

Новое ощущение для нее… и для меня.

Ее бьет мелкая дрожь, а стоны заглушает ладонь, которую Вишня прижимает ко рту, чтобы не издать ни звука. И для меня становится принципиальным вырвать у нее этот стон, снести остатки самоконтроля. Наверное, она права, и нам стоит быть очень тихими, но крышу сносит окончательно.



Приходится удерживать извивающееся тело, чтобы не прерывать сладкую пытку. Настолько сильную, что Ксюше хватает пары минут. Я проникаю в нее языком, пальцами быстро и ритмично сжимаю чувствительный бугорок. Почти чувствую момент, когда Вишню накрывает оргазмом, не отпускаю ее, продолжая мучить, толкаю в самую бездну и все-таки получаю свой долгожданный тихий всхлип, после которого сопротивление окончательно стихает — и в моих руках, под моими губами, абсолютно расслабленная безвольная безумно сексуальная девочка.

Просунув руки под поясницу, поднимаю ее, усаживаю, убирая с лица волосы, чтобы заглянуть в глаза. Что я хочу увидеть там? Не знаю, они темные, почти черные, затуманенные пережитым удовольствием. Мягкие прядки ее волос падают мне на лицо, щекочут шею.

— Что мы творим… — Голос доносится будто издалека. — Вовка… так же нельзя… ты же ушел… я тебе не нужна.

Она проводит руками по моим волосам, по щеке, царапая нежную кожу о щетину. Неожиданно приятное ощущение, которое быстро заканчивается. Я готов как кот подаваться ласке, подставляться под ее руки. Но увы — смелости и нежности Ксюши хватает только на один раз.

— О чем ты сейчас подумал? — вдруг спрашивает она.

Для разнообразия решаю ответить честно:

— О том, что пока мы жили вместе, ты часто так делала, а я раздражался и уворачивался.

— И что?

— Дурак был. Это приятно.

Она смеется. Тихо, грустно, устало, но смеется. А руки убирает, и я чувствую разочарование. Могла бы погладить еще разок…

— Я пойду спать, — шепчет Вишня.

— А ребрышки?

— Не могу. Не хочу. Я устала…

Она так сладко зевает, что и я готов наплевать на ребрышки, только бы забраться под одеяло, прижать к себе теплую расслабленную девочку и проспать до утра, послав в задницу все будильники. Выспаться от души, а потом сделать что-нибудь дурацкое, но приятное. Поехать в лес, например, или вывезти Машку на горки. Купить горячую булочку в палатке на ярмарке и кормить Ксюху, пока ребенок пропадает на покатушках.

Или просто остаться здесь еще на одну ночь, не возвращаться в холодный пустой дом, напоминающий о разном и не всегда приятном.

— Я очень хочу спать, Вов. Пойду.

— Иди.

Мне кажется, она не столько хочет спать, сколько боится, что я потребую продолжения, но спорить и убеждать ее нет сил. Пусть поспит, после удара головой это полезно. А я, пожалуй, все-таки поужинаю, пусть и в гордом одиночестве. Оно все же отличается от привычного. Хоть я сижу за столом совершенно один, в соседней комнате сладко спят девчонки.

Одна из них любит меня, не взирая ни на что, просто потому что я ее отец. А вот со второй все намного сложнее.

Ксюша

Я просыпаюсь от солнца, пробившегося сквозь неплотно задернутые шторы. Оно слепит глаза, и несколько минут я лежу, зажмурившись, слушаю, как сопит Машка. Она не спит, листает какую-то книжку и хихикает. Родная, домашняя, в моей футболке, которая ей велика. Растрепанная, взъерошенная, довольная чем-то.

— Мама, ты проснулась!

Бросает свою книжку, жмется ко мне, подставляется, чтобы я ее погладила. Больше всего на свете я хочу просыпаться так каждое утро. Видеть дочь, обнимать, беситься с ней перед завтраком.

— Судя по щебетанию, вы обе проснулись, — слышим мы Вову, а следом за голосом появляется и он сам.

— Па-а-апа-а-а!

— Так, динозёвр, марш на кухню, завтракать. Давай-давай, ты у меня час канючила манную кашу. Я тебе ее сварил, она уже остыла и ждет тебя на столе.

Когда Машка уносится, добавляет для меня:

— Сварил с третьего раза. Слава ютубу!

— У меня больше нет кастрюли, да?

— Есть. Просто подгорелая. Зато у тебя хорошая вытяжка — даже не воняет.

— Как я все это пропустила?

— Кто-то очень крепко спал. По вполне объективным причинам.

Заливаюсь краской, тело мигом вспоминает ощущения прошлой ночи и нагло требует еще. Но вредность сильнее: я напускаю на себя равнодушный вид и только пожимаю плечами.

— Только не говори, что не понравилось. А не то я проведу работу над ошибками.

Бывший садится на постель, а я на всякий случай отползаю к краю. С него станется пойти в новую атаку, Машка-то надолго занята манкой: пока выковыряет все комочки, пока порисует ложкой на дне тарелки рожицы. Можно успеть вторую Машку заделать… тьфу, какая дурь в голову лезет.

— Ты сейчас опять свалишься, — укоризненно говорит Вова. — Иди сюда, я посмотрю шишку.

Я не успеваю увернуться: он хватает меня за руку и подтаскивает к себе, собирая одеяло и плед, которым я ночью укрывала Машу. Разворачивает меня к себе спиной и что-то там делает в волосах. Немного больно, шишка там, должно быть, знатная.

— Болит?