Родичи - Дмитрий Липскеров

До увертюры оставалась минута, и за кулисами Лидочка давала господину А. последние наставления.

— Главное, не дрейфь! — говорила она, заглядывая премьеру Михайлову в глаза, и с каким-то мистическим ужасом определяла в них, голубых, полнейшее спокойствие, как будто он не Спартака через минуту танцевать станет, а пришел на диспансеризацию.

— Ни пуха! — пропыхтел Алик и, не дождавшись ответа, наставил: — «К черту» надо говорить!

Студент Михайлов молчал, словно и не слышал певца.

— Надо, надо! — подтвердила Лидочка.

— Провалимся! — затрясся Ахметзянов. — Пошлите нас к черту!!!

Студент Михайлов посмотрел на всех изумленно, здесь оркестр сыграл вступление, и балет начался…

Вряд ли стоит описывать все хореографические чудеса подробно. Достаточно сказать, что даже для искушенных зрелище было поистине фантастичным. Премьер прыгал так высоко и длинно, что если бы зрители не видели сего своими глазами, то в рассказы бы не поверили. От фуэте господина А. зал рыдал, особенно когда появлялись партнеры, жалкие карлики с лягушачьими прыжками в сравнении.

Президент России затих и честно следил за происходящим. Он понимал, что, поставь танцора и его в этом зале рядышком, танцора вознесут, а его, Первого, забросают помидорами. У него промелькнула мысль, что вовсе не он стержень круговорота в природе, но она, мысль, мелькнув, исчезла…

Министр внутренних дел за действием не следил вовсе, а думал, как свернуть башку генералу Бойко.

Министр культуры мысленно прокручивал дырочку лацкане фрака от «Бриони», понимая, что в центре Москвы сейчас происходит событие, способное потрясти весь цивилизованный мир, а за это орденок-то непременно дадут!..

Вера плакала…

Генерал Бойко ронял слезы, понимая, что жизнь кончилась… Иногда в его мозгу мелькал образ именного пистолета…

Сидящий в бельэтаже Боткин вдруг догадался, что не один он в природе гений, и от этого чуть не потерял сознание, уронив рыжую голову на Катеринино плечо. Девушка откликнулась чуткостью и положила ладошку на причинное место Киши. Благо в театре темно было…

В финале балета оказалось, что цветочная Москва работала сегодня исключительно на Большой. Цветами завалили всю сцену, занавес поднимали сорок четыре раза, а криками «браво» все же сорвали с десяток хрустальных подвесок главной люстры Большого.

В самом углу галерки тихонько аплодировал Арококо Арококович. Он улыбался, сверкая мелкими зубами. Внезапно Арококо закрутился в фуэте и проделал их кряду штук семьдесят. Но никто этого не видел, кроме какой-то длинной старухи, которая перекрестилась, шепча губами «свят-свят!»…

А потом премьеру жали руку Президент, Премьер. Министр культуры целовал в губы, а министр внутренних дел, не заходя за кулисы, отбыл в неизвестном направлении…

Лидочка терла веко, пытаясь при Президенте пустить слезу, но была суха до основания. Альберт Карлович был в этом более удачлив и рыдал откровенно, вызвав в Президенте отвращение и вопрос: «Отчего в балете столько пиде… гомосексуалистов?..»

— Вам куда? — поинтересовался Иван Семенович у девушки, когда они выбрались из театра.

— На Ленинградский вокзал, — ответила девушка. Не задавая вопросов, он отвез ее и оставил среди отъезжающих куда-то… На прощание коротко кивнул.

Приехал домой, вытащил из ящика письменного стола пистолет с гравировкой «От Президента СССР» приставил к виску, просидел полчаса замороженной треской, затем стреляться передумал… Испугался оказаться в другом от жены месте…

Завтра должны были состояться похороны его Машеньки…

Казалось, вся Москва собралась провожать Большой театр в Санкт-Петербург. Спартака тащили на руках от Театральной площади до самого вагона СВ.

С высоты он увидел ее, призывно махнул рукой и спустился на землю…

— Я поеду с тобой! — сказала Вера.

— Виолеттта-а! — пропел Карлович, прикладываясь к коньячной бутылке. — Пилят!!!

— Зачем она вам! — воспротивился Ахметзянов-Дягилев. — Женщины ужасная помеха в искусстве!..

Тем не менее поезд тронулся под истошные крики «браво» вместе с Верой.

— Знаете, что! — кричал пьяный тенор. — У нас целых два локомотива! Один запасной с запасными машинистами! Вот такие мы важные!!!

Лидочка, выпив сто пятьдесят граммов под лимончик, улеглась спать в отдельном купе, а вконец окосевший Алик, обняв Ахметзянова, плакал, признаваясь патологоанатому, что не он его отец, что никогда он плейбоем не был, а был простым гомосексуалистом. А девицы? Так они для отвода глаз всегда были!

— А с матерью твоей я дружил сильно!..

Господин А. уложил Веру в пустом купе и обещал скоро вернуться…

Прошел через несколько вагонов к хвосту поезда. Ни единой души… Лишь в последнем встретил проводницу, маленькую черноволосую женщину.

— Вы у меня один сегодня, — сказала она. — Выбирайте любое место!

Студент Михайлов улыбнулся, забрался на верхнюю гтплку и тотчас заснул…

Глубокой ночью полупьяные Алик и Ахметзянов вылезли на платформу станции Бологое подышать.

— Смотрите-ка, — заметил Карлович, — от нас локомотив запасной и один вагон отстегнули!

— Вон они едут, — указал Ахметзянов на двигающийся в обратную сторону маленький состав. — Смотрите, как колеса сверкают, будто серебряные!..

— Эффект ночного фонаря! — поднял палец Алик и увлек импресарио спать…

Перед пьяным сном патологоанатом вдруг вспомнил Алеху, больничного охранника, которого он устроил на работу, поручившись перед его матерью… Здесь его мысль перебилась заграничным турне, и он в мечтах задремал.

А в Питере недосчитались одного человека — студента Михайлова, гениального господина А.

Какая тут буча поднялась!

Лидочка хотела Алику волосья выдергивать, когда тот вспомнил об отстегнутом ночью в Бологом вагоне.

— Совсем допился, дегенерат! — вопила старуха. — И этот, Дягилев хренов!

— Найдется, — оправдывался тенор. — Куда ему деваться! Сейчас в Бологом запросим!

А Бологое ответило, что никаких вагонов у них не отстегивали!..

Вера почему-то знала, что он не вернется.

Спектакль переносили целую неделю, пока окончательно не поняли, что господин А. исчез для балета безвозвратно.

Большой отбыл в Финляндию с оперой «Хованщина».

Через две недели Вера дождалась показа в Мариинку. Бывшую приму встретили холодно, и она танцевала в самом конце показа. Зато как она танцевала!

Все старики плакали и шептались, что после Павловой и Лидочки не было в мире такой гениальной балерины!..