Невеста смерти - Линда Лафферти

– Я уезжаю в Прагу с доктором Мингониусом и…

Дон Юлий ударил девушку по лицу – сильно, с размаху, открытой ладонью. Дьявол вернулся, и она почувствовала запах серы.

Тьма с проблесками желтого и голубого… В темном водовороте красок мелькали лишь какие-то фрагменты комнаты. И звучал голос с пронзительной нотой бешенства:

– Ты хочешь меня оставить? Ты… единственная, кто может заставить их замолчать! Голоса! Ты нужна мне! Я люблю тебя!

Маркета попыталась позвать на помощь.

– Молчи! – Сын короля снова накрыл ей рот ладонью. – Предашь меня? Предашь моим врагам? – Он оглянулся на дверь. – Оставишь на милость голосам? Нет! Ты никуда и ни с кем не поедешь! Ты только что любила Габсбурга, и теперь ты – моя! Ты больше не выйдешь из этой комнаты без меня! Слышишь? Никогда!

Он толкнул девушку, и она пролетела через всю комнату.

– Я не позволю, чтобы какая-то шлюха, банщица делала из меня дурака! – Юлий шел на нее, на его губах уже выступила пена.

Защищаясь от ударов, дочь цирюльника закрыла руками лицо, а потом вдруг почувствовала какое-то движение и услышала тяжелый стук – один из стражников бросил дона Юлия на пол.

– Что случилось? – спросил он, растерянно озираясь. – Слечна Маркета, что с вами?

– Посмотри! Посмотри, что ты наделала! – крикнул бастард. – Это же был наш секрет!

– Берите его, – приказал стражник своим товарищам.

Сквозь завесу тьмы девушка уловила какое-то движение. Юлий отчаянно искал что-то на полу.

– Ланцет! – крикнула она.

Но было поздно. Одним ударом королевский сын отсек стражнику ухо и снова схватил Маркету.

– Не оставляй меня! – Он просительно заглянул ей в глаза.

Она попыталась вырваться, и его глаза снова вспыхнули безумием и заметались по сторонам.

– Ты чувствуешь? – захрипел он. – Их крылья касаются твоего лица… Когти впиваются в грудь… Не дай им войти в твое сердце!

Прижимая дочь цирюльника к себе, бастард махал ланцетом, отражая наскоки невидимых демонов. Острое, как бритва, лезвие едва не задело ухо Маркеты и зацепило ее щеку.

– Прочь! Не трожьте ее! – бушевал Юлий. – Это я вам нужен!

Теперь нож задел грудь девушки, и она, отпрянув, пошатнулась и свалилась на пол.

Второй стражник ухитрился огреть больного дубинкой. Оглушенный, тот сделал несколько неверных шагов и упал на колени, все еще сжимая ланцет.

Стражник помог окровавленной Маркете подняться.

– Ты цела, слечна? – спросил он испуганно.

Юлий рванул ее за руку и с силой толкнул к стене и открытому окну. И тут же устремился к ней сам, замахнувшись медицинским ножом.

– Я защищу тебя, мой ангел! Демоны тебя не тронут!

– Нет, Юлий, нет! – завизжала целительница.

– Прекратите, дон Юлий! – прогремел властный голос доктора Мингониуса.

Последовала короткая стычка, и Маркета снова ощутила на лице отдающее прокисшим вином дыхание. Она отпрыгнула назад, и внезапно все исчезло, кроме холодного и темного, свистящего в ушах ночного воздуха.

Падая, девушка вскрикнула. Крик получился негромким, и услышала его только она сама. Ничего больше для мира у нее не было.

– Маркета! Маркета!

Что это был за голос? Она знала, что умерла. Но тогда почему она все еще чувствует боль? Каждая частичка ее тела буквально кричала от боли. Трудно было дышать. Грудь, казалось, сплющилась.

– Маркета, дорогая девочка, скажи что-нибудь!

Она открыла глаза и увидела дрожащее и расплывающееся лицо доктора Мингониуса.

Потом ее ноздри наполнил неприятный запах, и та капля воздуха, что еще оставалась в легких, вылетела наружу вместе с кашлем. Что-то тяжелое и пушистое пробежало по ее ноге.

– Ты упала на груду мусора, – сказал медик. – Лежи спокойно, постарайся дышать.

Прошло нескольких долгих минут. Томас заставлял ее дышать и шептал ей на ухо слова ободрения, стоя рядом с нею на коленях посреди зловонной кучи. Он положил ей на грудь ее же руку, чтобы она могла чувствовать, как та вздымается и опускается при каждом отдающемся болью вдохе.

Потрясенная, девушка смотрела на нависшего над ней мужчину. Кровь от глубокой, через всю щеку и выше, раны все еще сбегала вниз по ее лицу. Когда врач наконец помог ей подняться, она увидела, что ее новая белая рубашка вся пропиталась кровью, вытекающей из пореза на запястье.

– Я попыталась поверить ему, – пробормотала Маркета и, упав на колени, расплакалась. Она чувствовала вонь от прилипших к рукам гниющих кухонных отбросов и человеческих экскрементов, и это зловоние лишь усилилось, когда она предприняла новую отчаянную попытку вдохнуть.

Господь приговорил ее к преисподней еще прежде, чем ее душа покинула землю.

Доктор снова опустился перед ней на колени и притянул к себе. Девушка разрыдалась, дрожа от горя и боли.

– Никогда не следует доверять сумасшедшему, – сказал Томас. – Никогда. Но я корю за это себя. Я не должен был позволять тебе ухаживать за ним. Я беспокоился о своей репутации, боялся оплошать как доктор… А теперь посмотри: все эти муки – моих рук творение!

– Нет, я хотела излечить его. И думала, что излечила, – возразила девушка. – Думала, что…

– Что твой пациент сможет полюбить тебя. Это также моя вина. Я подвел твою семью, подвел короля. Но хуже всего то, что я подвел тебя, Маркета. Давай-ка поднимем тебя и отведем в баню, где твоя мать сможет о тебе позаботиться…

– Нет! Только не к ней – видеть ее не желаю! Это была ее затея: она думала, что я смогу стать его любовницей, и ей никогда больше не придется работать.

Некоторое время Мингониус молчал.

– Ты по-прежнему хочешь уехать со мной, Маркета? – прозвучал наконец в темноте его голос.

Дочь цирюльника повернулась и подняла к нему лицо так высоко, как только позволяла ей боль.

– Ничего другого в этом мире я не желаю так сильно, как уехать в Прагу!

Доктор взглянул на луну, сморгнув первые попавшие в глаза зимние снежинки.

– Маркета, я не могу взять тебя в Прагу. Особенно теперь. Нам нужно найти для тебя безопасное убежище. Тебе нужен уход… ты сильно разбилась…

– Я… я должна поехать в Прагу! Мне нужно сбежать от него!

– Ш-ш-ш! – сказал медик, гладя ее по голове.

Он посмотрел вверх, на окно – факелы все еще горели. Было слышно, как завывает в замке дон Юлий.

– Ничего больше не говори, слечна. Передохни. Вернемся к разговору о Праге позднее, – решил Томас.