Обречён любить тебя - Яна Мелевич

многочисленных приборов, отслеживающих сердечный ритм и изменения состояния, Канарейкин с трудом приподнялся в постели. Негромко пискнул датчик на больничном браслете, засуетился робот, электронным голосом требующий лечь обратно.

— Уже все бока себе отлежал. Отвали, кусок бесполезного металла! — огрызнулся Кенар и дрожащей рукой попытался выхватить подушку из-под спины, но не хватило сил даже поднять ее. Отдышка помешала, пришлось вновь устроиться с комфортом, смотря усталыми глазами на растерянного сына.

— Печальное зрелище, правда? — усмехнулся уголками губ Канарейкин и мягко похлопал по постели подле себя. — Иди, не смотри диким зверем. Или в Африке совсем опапуасился, аж родного отца не признал?

Антон сорвался с места раньше, чем Павел закончил речь и быстро сел на кровать. Та ловко подстроилась под размеры двух взрослых мужчин. Обнять ни с первого, ни со второго раза младшего сына у Канарейкина не вышло. Он изворачивался и так и эдак, но слабость во всем теле мешала даже просто сдвинуться в сторону.

Кенар замер, когда пальцы Антона нашли его руку и неожиданно крепко сжали.

— Разросся, — проворчал Паша привычно, пока Татошка устраивал голову рядом на подушке. — Кабан какой стал. Это тебя так на бананах откормили?

Сквозь пелену проступивших слез его сын просто улыбнулся, большим пальцем обводя больничный чип на браслете Кенара.

— На кукурузе, пап. Целые поля растут, ешь не хочу, — хмыкнул он и проглотил вставший поперек горла ком.

Взгляд Татошки непроизвольно скользнул по резко обозначившимся морщинам на лице, поседевшим волосам и темным кругам под глазами. А ведь его отцу едва исполнилось шестьдесят. В то время как в мире, напичканном технологиями, нынче доживали до ста двадцати двух при хорошем уходе.

— Мама скучает, — пробормотал Антон смущенно, пока, не зная, с чего начать разговор. По вспыхнувшим зеленым глазам родителя он прекрасно видел, что Павел желал о многом его спросить.

— Знаю.

— Ей тяжело. Насте и остальным тоже. Особенно Марку.

— И это знаю. У Тасманова-младшего и так характер не сахар, сейчас совсем распоясался без чуткого внимания старой лысой гиены, — Паша поднял взгляд к потолку и нахмурил брови. — Как он там, интересно, на нарах, бедняжка. Поди, в ужасе от условий, эстет загибается при виде скучных стен, одиночной камеры и отсутствия любимой жены. Мы старые, нам нельзя без женщин. Привыкли к комфорту и заботе.

Короткий смешок вырвался вместе со сдавленным всхлипом, а по лицу Павла пронеслось понимание. Он сжал пальцы Антона в поддержку, хотя ни словом, ни шуткой не выдал того, что увидел. Татошка же уткнулся носом в подушку, кусая плотную ткань наволочки, дабы не завыть прямо посреди палаты.

— Имей в виду, испачкаешь соплями мне форму, будешь потом лично все стирать. Этими кривыми ручками. Избаловал я тебя, — задумчиво отозвался Кенар в ответ на очередной всхлип. — Надо было в восемнадцать лет дать пинка в армию. Авось чего толковое бы выросло без всяких мартышек и папуасов.

Про тюрьму, он разумеется, так ничего и не сказал.

— Согласен, — прошептал Татошка, сморгнув со слипшихся ресниц слезы и пытаясь не дать эмоциям окончательно раздавить себя. — И пороть стоило.

— Поперек лавки, — вставил Паша.

— Раз по десять на дню, — сказал Антон, затем переплел их пальцы в замок. Ощущение сухой и шершавой кожи рук почему-то сильно въелось в память, после чего Канарейкин выдохнул:

— Прости, я отвратительный сын, ужасный брат и друг из меня тоже не очень. Непроходимо тупой идиот, который ничего на свете не ценил. Теперь я не знаю, как отмотать пленку назад, чтобы исправить хотя бы часть совершенных ошибок.

Затаив дыхание, он ждал. Сам не понимал, чего именно: может каких-то ободряющих слов или, наоборот, ругани. Антон согласился бы на крик или вопль отца, главное — пусть простит. Самый важный человек в жизни каждого ребенка — родитель, чье мнение имело значение. И, словно вернувшись на много лет назад, Татошка искал на лице папы ответ на невысказанный вопрос: «А как ему жить дальше?».

— Знаешь, — неожиданно причмокнул губами Павел, и у входа в палату послышался шум.

Антон заметил сестру вместе со старшим братом в отражении матового стекла, когда окна в очередной раз сменили вид. Елисей с Настей застыли в дверях, но войти не решились, позволив им закончить такой разговор. 

— У нас с дядей Яриком есть отличная поговорка, — Татошка приподнялся и посмотрел на отца, наклонив голову набок.

— Какая?

— «Не накосячил — не пожил», — фыркнул Паша и подозрительно прищурился. — Где я только с генами напортачил? Здоровые выросли, а ума как у улиток Ахатина.

Громкий смех наполнил палату переливчатым звоном с раскатистыми басами, нарушая всякий протокол частной клиники. Персонал, конечно, негодовал, однако влезать в семейную идиллию никто не посмел. Все трое детей крепко прижались к недовольному отцу, который сипел, хрипел и яростно возмущался подобным произволом. Проявление необычайной нежности, слишком несвойственное для главы семейства Канарейкиных. В конце концов оно победило натуру отъявленного мизантропа, и Павел стоически смирился с тем, что отпрыски жаждали показать ему силу любви на практике.

— Хватит тискаться, как будто хоронить меня собрались, — беспрестанно ругался он, но крепче прижимал к себе всю троицу.

— Ты не можешь умереть, кто же будет регулярно угрожать лишить нас наследства и нянчить внуков? — ехидно выдал Лиса и быстро подмигнул Антону, прошептав одними губами: «Я рад тебя видеть дома, братишка».

Через сестру он потянулся к Татошке и шлепнул того по руке, подтверждая собственные слова действиями.

— Какие внуки? — ужаснулся Павел с неохотой отпуская детей. — Даже не вздумайте подбросить мне своих чад! Я повинность уже отработал.

— Статус дедушки сделает тебя очень авторитетным человеком, папуль, — похлопала ресницами Настя и села на постели, дернув Антона за карман джинсов. — Возможно, чернокожие отпрыски Антонины в скором времени постучат в нашу дверь, — заунывно начала она и ойкнула, когда брат дернул ее за кончик хвоста.

— Ошалел?

— Могу только змею подарить, от которой Владик убегал. На замену твоему муженьку. Ядом плюётся так же, но в разы компактнее и жрет исключительно грызунов, — хмыкнул Антон, бесцеремонно портя прическу Насте.

Может быть, он не самый лучший в мире брат, друг или парень — но судьба дала ему шанс исправить содеянное. И упускать такую возможность Татошка не собирался.

Обратно они спускались втроем под пристальные