Асистолия - Олег Павлов

Чудо прибыло на дом.

Растерялся… Вспомнил… Но было уже поздно.

На пороге стояли два молодых человека, одетых пока что в сиротские опрятные костюмчики. В руках одного — приличных размеров коробка, а у другого — небольшой чемоданчик.

Улыбчивые, застенчивые.

Представились. Коля и Толя.

Бейджики с именами на пиджаках. Николай… Анатолий…

Но прошли уже с видом каких-то архангелов, надзирающих, посланных убедиться, что к прибытию чуда все было подготовлено: в наличии пыли и грязи.

Взглядом профессионалов — безжалостных судей.

Убедились.

“Вы делали недавно ремонт?”.

Поинтересовавшись еще наличием детей, домашних животных.

Оценивая, как бы раздевая что-то стыдливо прикрытое.

Понимающе переглядываясь.

Так, сразу же, появилась слабость, неуверенное ожидание чего-то, зависимость от того, что произойдет.

В молчании медлительно превращалось содержимое большой коробки в то самое чудо. И в комнате, еще казавшейся чистой, началась — о, нет, не уборка — начался сбор доказательств физической, но и еще какой-то, более ощутимой, нечистоты.

Фильтры — черные, белые…

“Пройдемся по стенам” — белый бумажный фильтр, вставленный в пылесос, почернел от пыли.

Потом прошлись по ковру, по потолку… Точно бы брали всюду соскобы. Прошлись по дивану, на котором они спали — но уже зарядив черный фильтр, предъявив для опознания какой-то мерзкий белесый налет. Оказалось, какашки клещей, частицы твоей же собственной кожи, сами клещи, которые всем этим питаются. Но у тебя нет от них защиты. Ты жалок. Как жалкий безродный пылесос, которым пользуешься, разве что для очистки совести — но это видимость чистоты. Ты погряз, ты слаб, позволяя питаться собой даже каким-то ничтожным сапрофитам, гадящим в твою же постель, на тебя… Да, да! Ты уже давно покрыт с ног до головы их испражнениями!

Через час ковер устлан грязными фильтрами.

Коля: “Сапрофиты — это организмы, разрушающие остатки мертвых растений и животных”.

Толя: “Вы же не хотите, чтобы ваши дети этим дышали?” Еще внушительней: “Задумайтесь о их будущем…” — забыл, у них нет детей. Только кот — но куда-то забился, спрятался.

И пришло время познакомиться с этой невидимой человеческому глазу вошью ближе. Представили: клещ, сапрофит. Папка-файл. Ксерокопия в прозрачном пластике. Это для того, чтобы пособие наглядное не повредилось. Показав, как бы не давая в руки, почти заставляют рассмотреть: это рисунок, конечно, мерзкий урод крупным планом, увеличенный, наверное, в тысячу раз.

Цену озвучивают в самом конце.

Предлагают оформить рассрочку… Сто долларов сейчас. Завтра еще тысячу. Затем по триста сорок пять в течение восьми месяцев.

Коля: “Решайтесь, измените свою жизнь”.

Толя: “Это ваш вклад в будущее своих детей”.

Последнее беспомощное признание… И ушли, ничего не продав.

Они сидели рядом — и бессильно молчали. Она — после перелета, вернувшись домой. Он — после нескольких месяцев ожидания, устроив такую встречу. Убрала все за ними, просто вымела веником комнату. Стала заниматься уборкой в квартире, лишь бы что-то делать. Или привыкая заново, себя обретая и свой дом, ведь это ее дом. Оставила мать и все мысли — о ней… Что выписана после инсульта, что получит теперь какую-то группу инвалидности с нерабочей рукой — это было сказано. Понимал, понял. Только оторвалась, только ради него… Звонок. Толя… Или Коля… Пластиковая папка — забыли своего клеща. Бежал, задыхался. Топтался на пороге, надеясь, что вернут. Саша принесла: мешок с мусором. Сказала спокойно: “Пожалуйста”. Тот обрадовался, нисколько не смутился — достал.

Чем ближе это, тем громче звонит телефон… О, ее же выучили, что все когда-нибудь продается и покупается! Обученно-вежливый голос девушки в трубке: “Здравствуйте, вас беспокоит риелторская компания “Перспектива”, вы не желаете улучшить свои жилищные условия?” — “Нет”, — голосок грубеет от недоумения — “Это что, и в перспективе?” — “Нет”. — “Так вы отказываетесь решать свой квартирный вопрос? Вы собственник своего жилья?” — “Прошу вас… Прекратите звонить!” — “Ой, а вам уже звонили? Но это была не наша компания. Мы звоним вам в первый раз! Наша компания… Ой, а с вами кто-то уже заключил договор? Это та компания, которая звонила вам до нас? И какое ее название, какое? А номер лицензии?! Вот-вот! Они вам не сказали! А какая у вас квартира? Коммунальная? Вы расселяетесь или хотите продать? Лучше, конечно, первое, но мы готовы сделать для вас и второе. Наша компания — лидер…”. Успел подумать: как легко придумать имечко, когда торгуют надеждами на будущее… Перспектива. Вот и все. Фирма ритуальных услуг с такой вывеской не похоронила бы ни одного покойника, хоть обещала бы куда большее… Но девочка перезвонила. Услышал знакомый, но теперь уже взволнованный голос: “Мужчина, это я. А это вы? У меня с вами оборвалась связь… Так что вы решили? Алло… Алло… Вы слышите меня? Cлышите… Наша компания — лидер на рынке жилья!”.

Звонок, еще один звонок — это Арефьев. У него первая выставка, там, в каком-то венском дворце… Мог бы он что-то написать для буклета о его картинах? Согласился, не задумываясь: “Только это будет письмо. Я напишу тебе письмо”. Арефьев, наверное, грустно улыбнулся: “Письмо, которое останется без ответа…”.

Осень — опустели скамейки в сквере. И та, на которой они сидели со стариком… Казалось, больше не было такого человека: не стало. Николай Петрович. И он один помнил.

Подумает: кто-то же, кроме него, должен знать, а если с ним что-то случится? Однажды все-таки должен будет кому-то сказать?

“Я тебя люблю…”.

“И я…”.

Больше ничего.

Лежит, прислушивается к себе — к своему сердцу.

Слушал — и молчал.

Нет, еще этот кот — живое существо, которое они оба любили…

Почувствовав, что кончилось время, когда он и она занимались каждый собой и теперь прилепляются друг к другу, чтобы потом наступил покой, это любимое живое существо дожидается, когда замолкают все звуки, став частью беззвучной темноты, которую лишь оно могло увидеть всю насквозь — и тогда приходит, укладывается между ними в темноте, занимает место, которое считает своим, в изголовье, как если послано что-то оберегать, и урчит свою древнюю мантру.

Просыпается — а ее нет, потому что ушла на работу — всего одно мгновение так одиноко, что не хочется жить.

Уходит из дома — но цепляется мать, — вспомнила, она вспомнила… Отец водил его один раз в цирк, в цирк! Какой цирк? Что она от него хочет? И сейчас она, конечно, снова заплачет? Теперь, когда вернулась Саша — но от нее как будто что-то скрывают, ничего ей не говорят — цепляется при первой возможности, стала совсем плаксивой, кажется, впадает в детство… Да, ей кажется, что от нее отвернулись, и он отворачивается — ничего не может с собой сделать… Спросила, куда он уходит. Но сын не подпускает к себе так резко, сурово. Даже этот вопрос остается без ответа. Слезы на глазах — значит, обидел… Пересилит себя, что-то скажет… Любые слова — но утешить, ложь, только ложь… Но когда говорит она — ничему не верит, никаким ее словам… Сказала, обещают дождь… Пусть он обязательно возьмет зонт. Он спешит, нет времени. Но еще задержит прямо на пороге телефонный звонок… Волнуется, переживает, что-то не дает покоя — это он, профессор… Но сказать, пожалев, ничего нельзя, только это: “Дядя Сева, знаешь, почему мне всегда было тебя в общем-то жалко? Помнишь, как отец отвесил тебе за что-то подзатыльник на моем дне рождения — а ты смеялся?”. Профессор зарыдал… Как будто для этого. Испугавшись. Зарыдал — и повесил трубку.