Слепой. Антикварное золото - Андрей Воронин

— Еще пять ментов, — объяснил Злой, перезаряжая второй пистолет. — Когда нас повяжут, мы с тобой даже до «обезьянника» живыми не дотянем. Голыми руками на портянки порвут.

— Все там будем, — философски заметил Медведь. — Зато, братан, про нас с тобой еще долго будут легенды среди братвы ходить.

Злой промолчал, не найдясь с ответом.

Медведь снова растер по щеке выступившую из длинной и глубокой царапины кровь. Злой подумал, что теперь эта отметина останется у напарника на всю жизнь — особая примета, носить которую, с учетом обстоятельств, ему, скорее всего, придется недолго. Он обернулся, посмотрел на дорогу через пыльное заднее стекло и с трудом поверил собственным глазам: позади было чисто. В самом деле, сейчас Злой скорее поверил бы в существование милицейских машин-невидимок, чем в то, что за ними до сих пор никто не гонится.

— Что там у тебя вышло с этим антикваром? — спросил Медведь.

Вопрос прозвучал так, словно Медведь от нечего делать интересовался, из-за чего Злой рассорился с очередной шалавой. Этот обыденный тон подействовал отрезвляюще. В самом деле, сделанного уже не вернешь, и, в конце концов, главное, что они до сих пор целы и невредимы, а все, кто пытался их завалить, сами валяются, откинув копыта. Это была не первая острая ситуация в его жизни; Злой уже и не мог вспомнить, когда все это началось. Теперь ему казалось, что так было всегда, с самого рождения: кто-то стрелял в него, а он стрелял в ответ, и то, что он до сих пор оставался в живых, означало всего-навсего, что он стрелял быстрее и точнее, чем его враги. Плохо, конечно, что ему никак не удается остановиться, перестать стрелять, но, видит бог, его вины в этом нет…

— Судьба такая, — произнес он вслух, отвечая собственным мыслям.

— А? — переспросил Медведь, который все еще ждал ответа на свой вопрос.

— Ничего, — спохватившись, сказал Злой. — Ничего особенного, Косолапый. Просто нас там ждали. Эти суки как-то пронюхали про золото и разослали повсюду ориентировки. Там, в лавке, лежала бумажка с нашими портретами.

— Гнилая тема, — озабоченно констатировал Медведь, но тут же приободрился: — Не бзди, братан, что-нибудь придумаем.

Злой промолчал, ограничившись короткой недоброй усмешкой. Придумаем… Ему хорошо говорить «придумаем»! Думать-то в любом случае не ему…

На выезде из города за ними наконец увязалась машина ДПС. Медведь подпустил ее поближе, не давая, впрочем, вырваться вперед, а когда они в завывании сирены и заполошном мельтешении проблесковых маячков влетели на мост через какую-то речушку, очень ловко подставил преследователям свой багажник. Милицейская машина сошла с дороги, перепрыгнула через бордюр и, сломав перила ограждения, взмыла в воздух. Победоносное ржание Медведя заглушило громкий плеск, скрежет и лязг, с которыми тяжелый «крайслер» рухнул в воду с трехметровой высоты, а Злому вдруг подумалось, что он уже не знает, кого ему больше хочется пристрелить: напарника или себя.

Но они с Медведем давно уже были неразлучны; Медведь, пожалуй, был Злому роднее и ближе всех на свете, а теперь они и вовсе превратились в своеобразный вариант сиамских близнецов. Только срослись они не животами, не спинами и не боками; в одно неразделимое целое их связали две набитые золотом спортивные сумки.

* * *

Глеб остановил машину у развилки проселочной дороги на вершине пологого холма, откуда открывался отличный вид на речные дали, заглушил двигатель, выбрался наружу и закурил, прислонившись задом к теплому пыльному крылу.

Перед ним, насколько хватало глаз, расстилалась пойма реки. Некошеные травы уже успели основательно выгореть на солнце и порыжеть, лишь в низинах еще сохранялись островки зелени того темного, грубого оттенка, который каждое лето приходит на смену нежному цвету молодой листвы. На горизонте темной зубчатой стеной поднимался лес, и заливные луга были заключены в него, как в раму. Ровный теплый ветер доносил запахи трав и морщил поверхность воды, которая была на полтона темнее неба.

Дорога раздваивалась, разделяясь у развилки на два рукава. Один, лениво извиваясь, тянулся дальше вдоль речного обрыва, то удаляясь от него, то подходя вплотную к круче там, где часть ее обрушилась в реку во время весеннего разлива. Второй спускался вниз по склону, который в этом месте был довольно пологим, и убегал на длинный, слегка искривленный мыс. На дальней оконечности мыса виднелось какое-то ветхое дощатое строение — то ли лодочная станция, то ли временное жилище бакенщика. Но лодок поблизости видно не было, если не считать одной, которая кверху килем лежала на берегу, наполовину занесенная песком и сухими водорослями.

Причал тоже выглядел ветхим — казалось, тронь его, и завалится. Вся картина в целом производила впечатление давней, привычной заброшенности, что лишь подтверждало имевшуюся у Глеба информацию.

Там, где дорога кончалась, расплываясь по оконечности мыса вытоптанным пятном неопределенных очертаний, не было видно никого и ничего, кроме ржавой рамы какого-то автомобиля да пары прислоненных к стене сарая кривоватых, серых от времени и непогоды жердей. Глеб опустил глаза. На песке у него под ногами отчетливо виднелись следы протекторов, которые, свернув с основной дороги, уходили направо, к реке. Сиверов докурил сигарету, втоптал окурок в песок, еще раз посмотрел на дорогу, потом на свою машину и решил идти пешком. Получится немного медленнее, но это уже ничего не меняет. Зато не придется буксовать в песке.

Он потянулся, разминая затекшее тело, снял пропотевшую на спине джинсовую куртку, равнодушно бросил ее на горячий запыленный капот и неторопливо двинулся по дороге вниз, к реке. Ветер приятно обдувал разгоряченное тело, ботинки моментально сделались белыми от осевшей на них пыли. Там, где наплечная кобура прилегала к телу, было ощущение влажного жара, как будто кто-то прижимал к ребрам горячую потную ладонь. Глеб шел, не чувствуя ни азарта, ни торжества, ни хотя бы праведной злобы — ничего, кроме жары, усталости и желания поскорее со всем этим покончить.

За последние две недели ему удалось по-человечески выспаться не более двух раз и ни разу не пришлось ночевать в той же постели, с которой он встал утром. Узкие ленты бесконечных второстепенных дорог, то асфальтовых, то гравийных, а то и просто грунтовых, сплелись в его сознании в запутанный клубок, напоминающий бабушкино вязанье, с которым поиграл котенок; захолустные городки, поселки, деревни и заброшенные дачные кооперативы перемешались, как карты из сотни колод, беспорядочно высыпанные в один ящик.

Он долго шел по кровавому следу, оставленному нынешними владельцами того злосчастного клада, который один авантюрист отыскал в развалинах древней Трои, а другой украл и спрятал в катакомбах старой Москвы. Этот длинный путь начался в банке Гронского, где Глеб узнал, что счета интересующих его личностей действительно заблокированы и снять с них хотя бы цент теперь не удастся.

Предположение, на котором основывался его расчет, изначально было очень шатким. Когда Слепой изложил свои соображения Федору Филипповичу, тот лишь устало махнул рукой, сказав: «Делай, что хочешь». Впрочем, свое содействие он Глебу все-таки пообещал, так что теперь избранные места из милицейских сводок происшествий настигали Слепого повсюду — за рулем, в убогом номере провинциальной гостиницы, в кафе, куда он забегал на минутку, чтобы перехватить чего-нибудь горячего и выпить глоток скверного кофе, и даже в чистом поле, когда он дремал, до отказа откинув назад спинку сиденья и слыша сквозь сон несмолкающий стрекот ночных насекомых в высокой сухой траве.