Засуха - Джейн Харпер

— Мама?

Уитлэм не мог в это поверить, просто не мог. Ребенок был здесь. Какого хрена он здесь, а не далеко-далеко, в безопасности, на другой стороне города, на собственном Уитлэма заднем дворе? Вместо этого он был здесь. И он видел, и теперь Уитлэму придется сделать так, чтобы он не видел, и он знал только один способ этого добиться, и ну что, довольна теперь, ты, сучка любопытная, заорал он на труп Карен, распростертый на полу, а Билли уже повернулся и рванул прочь, вглубь дома, слишком испуганный, чтобы кричать, издавая только тоненькие, всхлипывающие звуки.

Уитлэму казалось, что его тело осталось где-то позади. Он бросился следом, ворвался в спальню, рванул дверцы шкафа, почти невидящими глазами вглядываясь внутрь, сдернул с кровати покрывало. Где он? Где? Он был в ярости, страшно зол от того, что собирался сейчас сделать. Звук раздался из-под корзины для белья, и Уитлэм не мог потом вспомнить, как он отшвырнул ее в сторону, но, наверное, он это сделал, потому что вот он, Билли. Билли, прижавшийся к стенке, закрывший руками лицо. Но как он спустил курок, Уитлэм помнил. Да. Потом это воспоминание будет четким.

Опять этот кошмарный звон в голове, и опять — о, Господи, пожалуйста, нет — что-то еще. На какую-то дикую секунду ему показалось, что звуки исходили от Билли, у которого отсутствовала половина головы и часть груди. Он подумал было, может, он издавал их сам, но, прижав пальцы к губам, он понял, что рот у него закрыт.

Он не спеша, чуть ли не с любопытством, пошел на звук. Пересек коридор. Девочка была во второй детской. Стоя в колыбельке, она громко орала. Уитлэм остановился в дверях и подумал, что сейчас его стошнит.

Прижал дуло к собственному подбородку, чувствуя исходящий от него жар, и держал так, пока чувство не прошло. Медленно повернул в руках ружье. Направил на желтый комбинезончик. Ружье плясало у него в руках. Он сделал вдох. В голове звучала оглушительная какофония, но в этом шуме требовательно прорезалась одна-единственная нота здравого смысла. Приглядись! Он заставил себя остановиться. Сморгнул. Приглядись к ее возрасту. И прислушайся. Она плачет. Плачет, а не говорит. Слов нет. Она не может говорить. Она не расскажет.

На секунду это его напугало; он все еще не был уверен.

— Ба-бах, — сказал он сам себе. Послышался страшный хохот, но, когда он обернулся, вокруг никого не было.

Уитлэм повернулся и побежал. Мимо тела Карен, к пикапу Люка, и, ревя мотором, прочь, по сельским дорогам, пока тряска не стала настолько сильной, что ему трудно стало держать руль. Ни одной машины, никого. Он съехал с дороги на первом же повороте. Убогая тропинка, ведущая к полузаросшей полянке.

Уитлэм выбрался из машины и вытащил из кузова велосипед. Стук зубов дробно отдавался внутри черепа. Трясущимися руками он отбросил в сторону брезент, и четыре полосы, оставленные шинами болтавшегося в кузове велосипеда, исчезли из вида.

Собравшись с духом, он склонился над телом. Оно не двигалось. Пристально вгляделся Люку в лицо; на щеке — порез от бритья. Ни малейшего движения воздуха. Люк не дышал.

Уитлэм натянул новую пару перчаток и накинул пластиковый дождевик, а потом подтащил тело к краю кузова. С некоторым трудом подтянул в сидячее положение. Установил ружье Люку между коленей, прижал его пальцы к стволу, дуло засунул в рот.

Уитлэм страшно боялся, что тело может завалиться как-то не так; у него промелькнула даже странная мысль, что надо было как-то попрактиковаться заранее. Потом он закрыл глаза и нажал на курок. Лицо у Люка исчезло; его тело завалилось назад. Удар, нанесенный им раньше по черепу, теперь уж точно никто не заметит. Дело сделано. Уитлэм запихал перчатки, дождевик и брезент в пластиковый пакет, чтобы сжечь на досуге. Сделал три глубоких вдоха и выкатил велосипед на дорогу.

Он не успел еще уехать, а мухи уже начали собираться.