Российская психология в пространстве мировой науки - Ирина Анатольевна Мироненко

знания, которое в основе своей является детерминистским, т. е. знанием причин, знанием закономерной зависимости явлений от порождающих их факторов, доступных рациональному анализу и объективному контролю» [Ярошевский, 1994, с. 96].

Однако прошло более десяти лет с тех пор, как были написаны эти строки. Современное состояние психологии в России существенно изменилось. Вопрос о том, может и должна ли психология быть наукой о душе, требует своего обсуждения и новых аргументов.

Возьму на себя смелость сказать, что я считаю обращение к категории души глубоко неверным шагом, не только бесполезным, но и весьма опасным для развития отечественной психологической науки.

Во-первых, содержание понятия «душа» не более определенно, чем содержание понятия «психика». Часто повторяемая в литературе мысль о том, что «психика» – плохое определение предмета науки, так как в свою очередь требует экспликации, полностью может быть отнесена и к понятию души. В работах сторонников использования этого понятия уже сегодня можно видеть как существенные разночтения, так и высочайшую степень неопределенности в отношении того, что же собственно предлагается называть душой.

Во-вторых, душа, как известно, полагалась предметом психологической науки на ранних этапах становления научного рационального познания, когда психология еще не выделилась, не «отпочковалась» от целостного способа понимания мира, присущего древним, не отделилась от житейского психологического познания, религиозного мировоззрения. На протяжении уже нескольких столетий понятие души не используется научной психологией в качестве специального термина, на что есть свои причины.

Понятие души в современной культуре неразрывно связано прежде всего с религией. В этой области веками разрабатываются представления о душе. Эти представления весьма определенны и существенно различны в разных религиях и конфессиях. Попытка использовать понятие души в качестве термина в интернациональной и построенной на единых законах человеческой логики науке, придать этому понятию единое и определенное значение, с одной стороны, привела бы к засорению науки вненаучными элементами, а с другой – оскорбила бы чувства верующих. Вот как, например, смотрит на проблему познания души Русская Православная Церковь: «Человеческая душа (психэ по-гречески) есть вечно живая умная сущность – дух, сотворенный Богом по Своему образу и подобию. Дух не поддается научному исследованию как физический объект или биологический феномен, но, обладая самосознанием, душа сама ощущает себя и выражает собственное бытие посредством мышления, речи, проявления воли и чувств» [Михайлов, 2005, с. 3].

Допустимо ли по отношению к такому явлению исследование, основанное на принципах детерминизма? Вера не знает сомнений и не нуждается в доказательствах: ей принципиально чужды эти неотъемлемые черты науки.

Какие последствия влечет за собой обращение к понятию души в качестве предмета психологического исследования, наглядно показывает опыт духовной психологии – направления, развивавшегося в России в конце XIX – начале XX века, предметом как раз и полагалась душа. Вера и знание признавались здесь тождественными как по их психологической природе, так и по логическому строению [Психологическая наука… 1997]. В рамках духовной психологии уделялось большое внимание обоснованию тезиса о том, что «самооткровение духа» может служить источником его познания, «о чем свидетельствует обилие статей на эту тему, опубликованных в различных философско-религиозных, богословских и других изданиях» [Психологическая… 1997, с. 40]. Таким образом, интроспекция считалась методом исследования более приемлемым, чем методы объективные. Кроме того, в контексте названного направления утверждалась непрерывность процесса сознания: «Перерыв его равнялся бы прекращению жизни души» (В. А. Снегирев, цит. по: [Психологическая…, 1997, с. 40]). Существование бессознательных явлений отрицалось. С точки зрения и современных религиозных мыслителей, «ученые США и Западной Европы <…> погрязли <…> в мистике гештальтизма, экзистенциализма, пансексуальной мифологии Фрейда» [Михайлов, 2005, с. 7].

Очевидно, что весьма существенная часть современных психологических теорий в чем-то идет в разрез с религиозными представлениями. Можно ли рассчитывать, что такого рода представления позволят интегрировать информацию, накопленную школами? Более того, попытка столкнуть науку и религию имела бы для психологии самые тягостные и разрушительные последствия. Любые попытки утверждать что-либо о душе с позиций современной мировой психологической науки были бы справедливо с гневом отвергнуты религиозными мыслителями. Потому что душа не относится к явлениям объективно существующего реального мира, объяснить который призвана наука в единстве ее естественно-научных, точных и гуманитарных разветвлений. То, что люди называют душой, не доступно научному исследованию, а придумывать что-то новое и называть это душой в каком-то новом, «научном» понимании – не принесет ничего, кроме вреда и раздора.

Однако вряд ли у кого-либо на самом деле возникают сомнения, что понятие души не уместно в контексте современной психологической науки, понимаемой как детерминистское знание, которую невозможно представить себе без таких мощных школ, как бихевиоризм, психоанализ, гештальтпсихология, экзистенциализм. Не уместно в контексте той международной науки, к которой относятся International Union of Psychological Science (IUPsyS), International Association of Applied Psychology (IAAP), American Psychological Association (АРА) и другие профессиональные союзы психологов. Призыв провозгласить душу предметом психологии на самом деле означает призыв к полной перестройке и реформированию психологической науки. О какой же реформе идет речь?

Призыв избрать душу в качестве предмета психологической науки, на мой взгляд, стоит в одном ряду с известной концепцией «интегративной психологии» (К. Уибер, В. В. Козлов), в рамках которой утверждается «идея признания общего истока и глубинного единства всех представлений о психическом, включая не только психологические школы, но и мировые религии, различные духовные традиции, философские и психотерапевтические, эзотерические и профанические» [Козлов, 2004, с. 206]. В обоих случаях мы видим устремление людей науки к стиранию границ между психологической наукой и другими способами психологического познания, такими как искусство, религия, здравый смысл и возможные иные. Это нередкое сегодня явление основывается на сомнениях относительно того, должна и может ли психология быть наукой в полном смысле слова. В качестве аргументов противного часто ссылаются на то, что психология не может соответствовать строгим критериям проверяемости, детерминизма, кумулятивности и др., которые предъявляются к подлинно научному знанию. Однако ни одна из наук не может считаться совершенной, в любой науке существуют противоречия, недоказанные гипотезы и т. п. В такой безусловно научной области знания, как физика, мирно сосуществуют классическая механика Ньютона и фактически ее отменяющая теория относительности. Каждая находит применение там, где она наиболее эффективна.

Критерии «научности» определяют направления развития теорий, правила, по которым они создаются и принимаются научным сообществом, и гарантируют само существование науки как специфической формы познания, а не совершенство, непротиворечивость и абсолютную истинность продукта науки – научного знания, которые никогда не могут быть достигнуты. Что касается постмодернистских тенденций в развитии психологии, либерализации в современной науке критериев научности знания, в моем представлении, под этим следует понимать не отмену правил, а их