По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии - Артем Драбкин

К ночи подошли к Феодосии, и здесь случился один эпизод, который мог для меня закончиться плохо. Мы ехали по дороге, как в стороне я заметил силуэт танка, но в темноте не разберешь, чей танк, наш или немецкий. Приказал водителю подъехать поближе, вдруг там наш экипаж, но это оказался танк противника. Подъехали вплотную, постучали по бортовой броне ломиком, в ответ ни звука. Я взобрался на танк, заглянул внутрь, увидел внизу мигающую сигнальную лампочку рации и услышал слабое попискивание. Окликнул по-немецки, вдруг там кто-то есть, и нагнулся к полуоткрытому люку. Внезапно я был ослеплен яркой вспышкой. Отскочив от люка, я понял, что это была сигнальная ракета, которая обдала меня яркими осколками. Мне обожгло лицо, но ожоги, к счастью, оказались неглубокими. Спрыгнул с танка, водитель мне оказал первую помощь, потом вдвоем мы снова залезли на танк, и только я приблизился к люку, как оттуда последовала автоматная очередь. Протянув руку с «Парабеллумом» к люку, я выпустил несколько патронов — в ответ еще одна очередь из люка, я опять выстрелил внутрь, и вдруг все стихло. Не глядя в люк, мой водитель дал длинную автоматную очередь (мы не знали, весь ли там экипаж?), потом он спустился внутрь: на месте стрелка-радиста лежал уже мертвый немецкий танкист. На память из этого танка мы взяли кожаную куртку и два ручных фонарика. Недалеко находилось какое-то строение, напоминающие коровник, решили зайти и туда. На одной из половин в углу штабелями лежали какие-то мешки. Мы подумали, а вдруг там все заминировано, в темноте можно мины и не заметить. Осветили фонариками, в сердцах полоснули ножом по первому мешку, и из него вывалились железные немецкие кресты, но награждать ими уже было некого. Из другого мешка посыпались румынские леи в банковских пачках. В другом углу мы обнаружили в футляре красивый аккордеон, который потом отдали одному из наших офицеров, играющему на этом инструменте. Задерживаться дольше было нельзя, и мы поехали догонять свой передовой отряд. Из Феодосии наш полк почти в полном составе последовал по дороге на Судак… Я оказал помощь раненым танкистам и оставил их в одном из домов вместе с санинструктором дожидаться подхода основных сил и эвакуации в тыл. Утром мы узнали, что приказом Верховного Главнокомандующего наш полк, вместе с некоторыми другими частями, получил наименование Феодосийского. Путь от Судака в Алушту проходил по горной дороге, мы шли, почти не встречая сопротивления противника. На серпантинах дороги противник использовал тактику завалов и быстро отходил. По пути нас радушно встречали местные жители, старались помочь во всем, во многих местах они выкатывали большие бочки с добротным крымским вином, выкладывали виноград (каким-то образом сохранившийся совсем свежим еще с осеннего урожая), копченую рыбу и другие деликатесы. Приглашали нас к себе в гости, угощали самым лучшим вином. Вдоль дороги, в глубоких оврагах и расщелинах мы постоянно сталкивались с одной и той же картиной, которая тянулась почти до Байдарских ворот: тут и там лежали застреленные немцами крупные здоровые лошади, наверное, тяжеловозы-першероны, и над ними трудились местные татары, сдирали с лошадей шкуры и рубили туши на мясо. В Алуште полк сделал кратковременную остановку, так как горючее оказалось на исходе, а многие танки по техническим причинам, в результате поломок, отстали по дороге. Надо было ждать автоцистерны с горючим, но Малышев не мог себе этого позволить, он имел приказ преследовать противника. Комполка собрал несколько экипажей танков, посадил на них десантников и поставил боевую задачу — идти на Ялту, и сам возглавил этот небольшой отряд. Но дойти до Ялты подполковнику Малышеву было не суждено.

Ночью в штаб полка по рации сообщили, что в районе Никитского ботанического сада танк командира полка наскочил на мину, есть раненые, и нужна срочная помощь.

В мою машину срочно слили весь оставшийся бензин с других машин, и я, взяв все необходимое, направился в район, где подорвался танк комполка. Нашел дом у дороги, в одной из комнат лежали наши погибшие, в другой раненые танкисты и танкодесантники. По рассказам раненых, отряд вышел на дорогу, которая была перегорожена завалом из бревен и камней, и между ними был оставлен единственный створ, под который немцы заложили фугас большой мощности. Вместе с комполка погибло еще несколько человек. Позже сюда прибыл весь штаб полка, начштаба и замполит связались с командованием корпуса и получили указание, похоронить всех погибших со всеми воинскими почестями в Ялте. За всю войну на моих глазах это были первые похороны с полным воинским ритуалом… Раненых в ту ночь, после обработки, мы отправили в Алушту, где уже развернулся какой-то ППГ. В Ялту мы зашли 15 апреля, задержались в ней на два дня, которые я прожил в Доме-музее А.П. Чехова, сам того не зная, а потом мы продолжили движение к Байдарским воротам и вскоре оказались на подступах к Севастополю. Первый штурм Сапун-горы был предпринят в самом конце апреля, наш полк в нем не участвовал, в атаку пошли только штрафники без танковой поддержки.

Во время второго, майского штурма Сапун-горы в битве за эту гору участвовала одна или две (не помню) роты из нашего полка. Третья рота в этот день вела наступательный бой в районе колхоза «Большевик». Мне пришлось оказывать помощь прямо на поле боя, на своем бронетранспортере (а иногда и на танковом тягаче), используя естественные складки рельефа, мы подъезжали как можно ближе к подбитым танкам, останавливали свой санитарный БТР вплотную к ним, прикрываясь танками, как щитом.

Также мне довелось оказывать медицинскую хирургическую помощь в районе сосредоточения раненых, которых чаще всего собирали возле РТО (рота технического обеспечения). Что происходило на самой Сапун-горе, рассказать невозможно, да и Севастопольская диорама дает только частичное представление о том, что творилось в этот день. Это была жесточайшая схватка, резня. 9 мая 1944 года многострадальный Севастополь был взят. Когда наш полк вышел к Херсонесу, то в строю оставалась только треть танков. Повсюду валялась разбитая авиацией немецкая техника, горы трупов и брошенной амуниции. Было очень много пленных, но для нас это уже стало привычной картиной, и каких-то новых эмоций она не вызывала.

— Что ожидало 224-й ОТП после штурма Севастополя?

— Наш полк после штурма города сосредоточился в Нижнем Чоргуне и после короткого отдыха и ремонта техники был направлен в населенный пункт Эски-Орда, теперь он, кажется, называется Мирное, это рядом с Симферополем.

Марш из Нижнего Чоргуна полк совершал своим ходом, мы увидели степную часть Крыма, совершенно отличавшуюся от крымского Южного берега. Прошли через Бахчисарай. В ханском дворце разместился один из эвакогоспиталей, и, что смешно, женское венерическое отделение было развернуто в помещении, где когда-то находился ханский гарем. В Эски-Орда офицеры жили в домах у местного населения.

Однажды новый командир полка, подполковник Эберзинь, собрал всех офицеров на совещание и строго секретно сообщил, что в следующую ночь будет произведено массовое выселение крымских татар со всего полуострова, в наказание за сотрудничество с немецкими оккупантами. Нашему полку приказано собрать все колесные машины, подготовить их и сосредоточить на одной из окраин, и сделать все это так, чтобы не вызвать никаких подозрений у местных жителей. Кроме того, комполка приказал офицерам ни в коем случае не вмешиваться в происходящее. Личный состав полка в акции не участвовал. Вслух никто не проронил ни слова, но когда мы вышли из штаба полка, то многие офицеры в очень доверительной форме, между своими друзьями, делились недоумением — как можно по национальному признаку применять санкции к целому народу. Выселение было проведено за одну ночь, и описать, как оно происходило, простыми словами очень трудно… Утром я на машине проехал по Эски-Орда и по нескольким ближним селам. Картина была жуткой, населенные пункты были почти пустыми, по улицам бегали обезумевшие собаки, которые за ночь устали лаять, и сейчас только жалобно скулили и выли. В хлевах стояли брошенные коровы и лошади, в пустых домах на полу были разбросаны домашняя утварь и вещи, все это валялось в беспорядке. Как будто Мамай прошел… В селах оставались редкие жители, которые не принадлежали к национальным группам, предназначенным к выселению. Было грустно и тяжело все это видеть… Полк продолжал дислоцироваться под Симферополем, ожидая приказа на отправку на фронт. Работы в те дни у меня было немного, больных отправлял в симферопольский госпиталь № 376, в котором я сам лежал в марте сорок четвертого и знал там многих врачей. Иногда я, по старой памяти, заходил к начальнику отделения госпиталя майору Лиманскому, у которого лечился.