Подлинная история графа Монте-Кристо. Жизнь и приключения генерала Тома-Александра Дюма - Том Рейсс

В начале 1796 года директор Карно открыл новый фронт против австрийцев в Италии и дал пост главнокомандующего французской Итальянской армией талантливому корсиканцу-артиллеристу Наполеону Бонапарте, который недавно оказал правительству услугу. В то время многие восприняли это как оскорбление, потому что Итальянская армия славилась как самая отсталая и плохо финансируемая. Наполеон же знал, что ему представился шанс.

Покрытые мхом стены города-крепости Мантуя до сих пор испещрены выбоинами от пуль, выпущенных в дни, когда здесь сражались Дюма и его товарищи. В Итальянской кампании эта осада была самой важной. Здесь французы бросили вызов силам Австрийской империи, которая цепко держала власть над Северной Италией, и здесь было заложено основание для независимости Италии.

В восьмидесяти километрах к северу от города-крепости, там, где холмистая, изобилующая туманами долина реки Риволи охраняет подходы к озеру Гарда и Альпам, французская армия дала свое самое знаменитое сражение. В деревушке с большим количеством тополей есть крошечный музей в честь наиболее славной кампании революционного войска – последней (как покажет история), где французы бились как соратники-республиканцы. Среди бесконечных портретов и брелоков, посвященных Наполеону, я обнаружил помещенный в рамку лист с миниатюрными гравированными оттисками, изображавшими других французских генералов – участников Итальянской кампании. Каждый портрет был окружен небольшой овальной рамкой, как в медальоне.

Портрет генерала Дюма выделялся из рядов его светлокожих соратников, с их романтичными прическами в стиле «помпадур» и кустистыми бакенбардами. Дюма был коротко и изящно подстрижен, лицо повернуто к зрителю на три четверти, одна бровь поднята кверху. Большинство генералов глядели вправо или влево либо куда-то вдаль, как будто взывая к судьбе. Другие демонстрировали зрителю античный профиль или с самодовольным видом смотрели прямо на художника. Но Дюма вглядывался в зрителя с открытым, почти недоуменным выражением, и у меня возникло странное ощущение, будто он (в отличие от соратников, замерших в их потерянных мирах) живет внутри маленького овала, нетерпеливый, любознательный, и смотрит прямо на меня с листа двухсотлетней бумаги.

* * *

В ноябре 1796 года Дюма прибыл в Милан[697], чтобы присоединиться к Итальянской армии. Само название, выбранное французами – Итальянская армия, – могло восприниматься как провокация в адрес различных властей, контролировавших Итальянский полуостров. Столица полумифической Италии, за которую воевала эта армия, вообще находилась не на полуострове (Рим был столицей Папского государства), а в Париже – маяке для появляющихся итальянских патриотов.

Многие международные мечтатели о свободе въезжали и выезжали из Парижа с начала 1790-х годов – бельгийцы, германцы, поляки, уроженцы Сан-Доминго, – но грезы «итальянцев» казались самыми искусственными из всех. Италия не была единой страной со времен падения Древнего Рима. С тех пор итальянцы познали независимость только в форме самоуправляемых городов-государств, каждый из которых развивал собственные искусства, торговлю и политическую мощь отдельно от соседей. Предельная географическая изоляция севера от юга, из которой вытекали глубокие культурные, политические и экономические различия, мешала рождению единой нации.

В конце восемнадцатого века Италия была идеей, которую понимали лишь отдельные итальянцы и которой интересовались столь же немногие. Хотя в истории были люди, которые о ней говорили ранее: Данте употреблял термин «Италия» в лирическом смысле, а Макиавелли – в политическом, когда представлял себе освободителя, избавляющего страну от иностранной оккупации (в то время – испанской). Но спустя 250 лет после того, как Макиавелли написал «Государя», Италия более, чем когда-либо, находилась под иностранным господством – на тот момент во власти Австрийской империи.

В прошлом могущественные независимые города севера, вроде Флоренции и Милана, стали австрийскими имперскими городами, наподобие Вены или Зальцбурга. Именно чувство обиды на австрийцев в значительной мере дало толчок нарождавшемуся итальянскому патриотизму и предоставило французам отличную возможность: у флорентийцев и миланцев было даже меньше прав, чем у американских колонистов в эпоху английского владычества, притом жители этих городов испытывали гораздо большее уважение к своей родной истории. Американская революция вдохновила их, а дух событий 1789 года придал новый смысл понятиям «сплоченность» и «безотлагательность».

Французская Итальянская армия под командованием Наполеона Бонапарта прорвалась через западную границу королевства Пьемонт-Сардиния – самого могущественного итальянского королевства, союзного австрийцам, – в апреле 1796 года. После серии молниеносных побед, заставивших сардинцев сдаться, а австрийцев – отступить, французы 15 мая вступили в Милан, встречаемые революционными песнями и раболепными приветствиями. Наполеон приостановил кампанию (позже это войдет у него в привычку) и занялся переустройством общества и политики в Северной Италии. Он объявил, что более десятка античных городов-государств войдут в две новые «независимые республики» – Циспаданскую (к югу от реки По) и Транспаданскую (к северу от нее). Эти квазиреспублики означали новую разновидность революционной франшизы: в соответствии с такой моделью, «освобожденное» население самое большое через несколько дней ожидания наблюдало, как в столице возникает полностью сформированное представительное правительство, бездумно копирующее стиль, популярный в те дни в Париже. Поскольку на дворе шел 1796 год, каждая из новых итальянских республик получила свою версию Директории (модное республиканское правительство в Париже с прошлого года) и собственный свод законов во французском стиле. К июлю следующего года две спонсируемые Францией итальянские республики слились в одну – Цизальпинскую республику. Мало кто сегодня помнит эти странные названия, но они стали политической основой современной Италии.

Возникла и схема того, как Наполеон станет адаптировать и экспортировать Французскую революцию, стоя во главе победоносных армий. Он понял, как пользоваться риторикой и духом Революции для продвижения собственных интересов. Конституция Цизальпинской республики демонстрирует именно этот подход: она начинается со статьи, оправдывающей французское вторжение и расхваливающей его выгоды для местного населения:

Цизальпинская республика много лет[698]находилась под властью Австрийской империи. Французская Республика сменила последнюю по праву завоевания. С этого дня она отказывается от всех претензий, и Цизальпинская республика теперь свободна и независима… [Франция] дает цизальпинскому народу его собственную Конституцию, ставшую результатом работы самых просвещенных умов самой просвещенной в Европе нации… В Италии много лет не существовало республики. Священный огонь свободы был погашен, а прекраснейшая часть Европы жила под иностранным ярмом. Цизальпинская республика должна показать миру своей мудростью, энергией и хорошей организацией армий, что современная Италия не выродилась и что она все еще достойна свободы.