Колонна Борга - Алекс фон Берн

Вплоть до 1945 года Ева практически безвыездно жила в Берхтесгадене. Однако в начале марта 1945 года она внезапно появилась в Берлине и с тех пор жила вместе с фюрером.

Бормана очень беспокоило ее влияние на Гитлера.

— Она меня ненавидит, Краузе, — повторял Борман. — Она всегда рада сделать мне гадость. Все равно что, лишь бы мне назло! Хотя я всегда был с ней исключительно корректен.

— Возможно, вы отказали ей… в какой-нибудь просьбе? — предположил Краузе. Борман недоуменно посмотрел на него и пожал плечами:

— Какая просьба? Ведь она всегда могла обратиться напрямую к фюреру.

— Ну… скажем, такая просьба, с которой она никак не могла обратиться к фюреру лично? — продолжал напирать Краузе.

— Нет, никогда! Хотя… — задумался Борман. — Да, однажды ее сестра Ильзе обратилась ко мне с просьбой освободить из Заксенхаузена какого-то писателя… как его там… Ретро, что ли?

— Рутра, — подсказал Краузе. — Артур Эрнст Рутра. И что?

— Как «что»? — недоуменно уставился на него Борман. — Он же был еврей, Краузе! Еврей! Естественно, что через пару недель он погиб при попытке к бегству.

— Все ясно, — покачал головой Краузе. — И последний вопрос… Она твердо верит в победу Германии?

— Верит?! Я вам скажу, как она верит! В 1939 году, когда фюрер на заседании рейхстага в опере Кролл объявил о вступлении наших войск в Польшу, фройляйн Браун была необычайно мрачна. Тогдашний личный врач фюрера Брандт попытался поднять ей настроение и заверил, что война закончится максимум через три недели, поскольку так обещал фюрер. Ева улыбнулась и согласилась с ним. А вечером попросила зайти к себе управляющего делами рейхсканцелярии Канненберга и дала ему поручение. Знаете, какое?

Борман сделал паузу.

— Она узнала от Геринга, что в порту Гамбурга стоят пароходы, доверху загруженные консервами, кофе, шоколадом и множеством других продуктов. И она попросила Канненберга, чтобы он отправил эти продукты в «Бергхоф». Так много, как только будет возможно. Вот так она верила словам фюрера, вот так она верила в скорую победу Германии!

«Однако! — подумал Краузе. — Женщина с кругозором домохозяйки предвидела уже в сентябре 1939 года, что война затянется надолго. И предвидела тогда, когда даже наши записные умники безоговорочно верили любому слову Гитлера!»

— Кто ее лучшая подруга? — спросил Краузе.

— Пожалуй… Герта Остермайер, — подумав, уверенно ответил Борман. — Она сейчас должна быть в Гармише. Вы полагаете, ее следует арестовать?

— Вы с ума сошли?! — удивился Краузе. — Вот что я вам скажу, господин Борман: вряд ли вам удастся за оставшееся время стать другом Евы, но это могу сделать я. Значит, так… У вас наверняка есть досье на фройляйн Браун. Я должен ознакомиться с ним. Не делайте такое лицо! Ведь я не могу вести игру с этой женщиной втемную: она гораздо умнее, чем кажется. А для начала… для начала я навещу фрау Остермайер.

* * *

Спустя сутки после разговора с Борманом Краузе уже сидел в маленькой гостиной дома Остермайер.

— Не буду ходить вокруг да около, фрау Остермайер, — сразу приступил к делу Краузе. — Я являюсь достаточно высокопоставленным чиновником в партийной канцелярии. Мне стало известно, что некоторые весьма влиятельные люди из окружения фюрера готовят против него заговор. Германия ныне переживает самые тяжелые времена за всю свою историю, и многие уже сейчас пытаются спасти свою шкуру любой ценой. Предатели уже везде: в гестапо, в СС и даже среди личной охраны фюрера. Я знаю, что вы — ближайшая подруга фройляйн Браун. Мне нужно встретиться с ней и предупредить о заговоре. Поэтому я прошу вас написать ей письмо, и я лично передам ей его. А вы должны ей позвонить и предупредить о том, что я привезу письмо.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, господин Краузе, — растерялась женщина.

Краузе встал.

— Очень жаль, фрау Остермайер, — сказал он. — А ведь опасность угрожает и фройляйн Браун. Заговорщики ее не пощадят. Обо мне и нечего говорить: если о нашем разговоре узнают, я даже не доберусь до аэродрома. Прощайте… Хайль Гитлер!

— Подождите! — воскликнула женщина. — Что… что я должна написать Еве?

— Все, что угодно, — ответил Краузе. — Только не содержание нашего разговора. Чем нейтральнее будет текст письма, тем лучше. Письмо — это формальный повод для встречи с фройляйн Браун. Что касается вас, то я помогу вам освободиться от обязательной работы на заводе и перебраться в «Бергхоф»: там вам и вашим детям будет безопаснее. И помните: никому не говорите о нашем разговоре, от этого зависит не только моя жизнь и жизнь фройляйн Браун, но и ваша, и ваших детей.

Через два часа Краузе вылетел в Берлин с собственноручным письмом фрау Остермайер. По прилете он сразу отправился в бункер к Борману. Борман смог сделать так, чтобы Краузе встретился в коридоре с Евой.

— Фройляйн Браун, — обратился он к подруге фюрера. — У меня для вас письмо от фрау Остермайер.

— О-о! Вы уже здесь? — воскликнула Ева. — Я ведь только два часа назад разговаривала с ней по телефону. Как она выглядит? Она ведь очень устает на своем заводе!

Ева пригласила Краузе в свои подземные апартаменты и угостила его шоколадными конфетами. Пока Краузе ел конфеты, Ева прочитала письмо и спросила:

— Вы скоро полетите обратно? Если нет, тогда я передам письмо через Баура. Я хочу убедить ее переселиться в «Бергхоф», ведь там ей будет гораздо лучше!

— Абсолютно согласен с вами, фройляйн Браун, — ответил Краузе. — Но полечу я туда не скоро. И скажу прямо: письмо было простым предлогом для того, чтобы с вами встретиться. Речь идет судьбе Германии и фюрера. Здесь я не могу с вами говорить. Вы можете встретиться со мной за пределами бункера и желательно с глазу на глаз?

— Если все так серьезно… — Ева на мгновение задумалась. — Завтра в 10 утра я и Траудль собираемся прогуляться в Тиргартене. Мы с вами можем встретиться в зоопарке, возле пруда, где живет аист Абу-Маркуб.

— Это опасно, — предупредил Краузе. — Раньше хоть американцы летали по расписанию: в 9 утра, а затем в полдень. А сейчас русские могут налететь в любой момент, — ведь они совсем рядом, а «иваны» не привыкли жить по расписанию.

— Я не могу отказаться от прогулок по весеннему Тиргартену из-за таких пустяков! — решительно заявила Ева. — Лучше погибнуть в парке от русских пуль, чем задохнуться в этом каменном мешке. Вентиляция работает очень плохо, канализация все время засоряется и запах… Нет, нет! Завтра я иду на прогулку, как всегда, и даже фюрер не может мне этого запретить. Кроме того, там, в зенитной башне вполне безопасно: меня заверили, что она выдержит прямое попадание любой авиабомбы.

Краузе встал и, прощаясь, склонился для поцелуя изящно протянутой руки:

— Восхищаюсь вашим мужеством, фройляйн. До завтра.

Краузе оставил машину в конце Курфюрстендамм, недалеко от церкви памяти кайзера Вильгельма. Как и вся Курфюрстендамм, церковь была разбита прошлогодней ноябрьской бомбежкой, и стрелки на почерневшем от пожара циферблате башенных часов застыли на 7.30. Краузе взглянул на часы: до встречи оставалось еще полчаса, и он решил прогуляться до пруда пешком, не торопясь.