Ни шагу назад! - Александр Авраменко

В шесть утра небо словно взрывается: сотни огненных стрел залпов гвардейских миномётов разрывают сумрачную темноту, словно гигантская сеть. С воем несутся ракеты в сторону врага, вдогонку им сверкают трассеры снарядов ствольной артиллерии. Словно зачарованные мы смотрим на развернувшуюся картину артподготовки. Ещё никогда я не видел, чтобы столько стволов было развёрнуто на небольшом участке.

Запад озаряется багровым заревом сплошного огня, представляю, что там творится. Массированный огонь продолжается почти час, что на мой взгляд, для такого количества врага даже слишком много, но впрочем, каждый снаряд — спасённая солдатская жизнь…

В небо взмывает алая ракета, сигнал выступления. Вперёд! Полный газ! И сразу приятная неожиданность — по снегу «Черчилль» идёт! Причём с той же скоростью, что и по шоссе! Сарай продавливает снег до земли и спокойно двигается, имея под траками твёрдую опору. Так что на рубеж атаки мы приходим в условленное время. Зелёная ракета, и наши танки начинают атаковать. Мне всё непривычно. Раньше — полный газ, четвёртая передача, шквальный огонь из семидесятишестимиллиметровок. Манёвр. Резкие движения. Здесь — неторопливое шествование. Мы разгребаем снег, и по проторенной дороге следом за нами двигаются пехотинцы. Причём, не пригибаясь от вражеского огня, настолько высок и широк корпус…

Путь до вражеских окопов под огнём всегда тем длиннее, чем ожесточённее бой. Вот и здесь по нам открывают шквальный огонь. Стреляет всё, что может: колотушки три и семь, 50-мм танковые, даже семьдесят пять из окурков старых модификаций «четвёрок» летят в нашу сторону. Я внутренне сжимаюсь от ожидания того удара, после которого слышны вопли искалеченных и горящих заживо, но… Все снаряды просто рикошетят от массивной, в двадцать сантиметров лобовой плиты. Может, а точнее — наверняка её возьмёт «ахт-ахт» метров с пятисот, но здесь этих пушек просто нет. Их самим немцам не хватает, и союзникам эти орудия достаются только в редчайшем случае.

Очередной удар в башню, и ничего. Наши танки неторопливо надвигаются на жиденькую линию вражеских окопов, которые преодолевают, едва качнувшись на мягкой подвеске. Пехота за нашими спинами, практически не понёсшая потерь, врывается в траншею и начинается бойня… А мы, танкисты, двигаемся дальше. Прямо в город…

Вот и закончен бой. Ещё догорают разбитые немецкие и итальянские танки, ещё не везде на снегу застыла пролитая кровь. Наша и вражеская. Впрочем, русской крови больше…

Длинный зимний вечер. От моего батальона уцелело не так уж мало. Всё же «Черчилль» толстокожая машина, да и зениток у немцев не было. Я по привычке называю противника немцами, хотя здесь, в длинно-унылой колонне пленных чистокровных германцев практически нет. Бредут по русским снегам сыны знойной Италии. Они одеты в короткие квадратные шинели, на ногах подбитые множеством шипов ботинки, обмотанные для тепла тряпками. Да и на самих макаронниках наброшены для тепла то одеяла, то наши ватники. Один вон вообще, женскую кацавейку напялил. Смех, да и только…

Я сижу на ребре открытого бортового люка, подложив под седалище старый ватник, и курю которую уже по счёту папиросу. Кухня запаздывает. Сухой паёк за неделю боёв мы давно съели, и сейчас в желудке сосёт от голода. Меня тянет за рукав полушубка закутанная в невообразимое тряпьё девчушка лет так десяти — одиннадцати.

— Дяденька танкист, а вы надолго?

— Не понял тебя, девочка.

— Ну, к нам, в город? Немцы опять не вернутся?

— Нет, малышка. Уже не вернутся…

— Значит, нам можно кошку опять завести?

— Как это «опять»?

— Понимаете, дяденька танкист, когда к нам пришли вот эти… — девчушка кивает в сторону бредущих по дороге итальянцев. — То они нашу Мурку съели. И не только Мурку. У соседей — Ваську. У других соседей — Мурлыку. У тёти Маши Муська долго пряталась, но они её три дня назад всё равно поймали и съели. А я так кошечку хочу. С ней спать теплее…

Я не верю своим ушам — так эти любители макарон ещё и кошкоеды?! Дожились, союзнички фашистские! Невольно меня разбирает неудержимый смех. Вроде и бои тяжёлые, и потери имеются, но мне просто смешно и я валюсь на снег. Подбегают встревоженные ребята, а я не в силах остановиться, смех становится просто истерическим. Наконец Татьяна, отчаянно закусив губу, отвешивает мне со всего маха пощёчину. Резкая неожиданная боль заставляет меня успокоиться, и я объясняю причину своего веселья. Взрыв смеха привлекает пехотинцев, те обступают нас, девчушка повторяет свой рассказ о кошах и итальянцах. Через несколько минут уже вся площадь покатывается со смеху, и как назло, в этот момент на ней появляются совсем экзотические личности — эти берсальеры одеты уже вообще в не пойми во что!

На ногах огромные, плетёные из соломы эрзац-валенки, их смешные пилотки натянуты на уши так глубоко, что едва торчат одни синие носы с замёрзшими на кончике сосульками. И у одного из них на поясе открыто висит ободранная кошачья тушка. В первый момент мы, не разобравшись, решили, что счастливчик подстрелил где-то зайца — но это оказывается кот… Смех бойцов становится просто оглушительным, пленные настороженно озираются на нас, а мы умираем со смеху…

Ночью подошли, наконец, и кухни. Приотстали у нас тылы, и сильно. Боевые сто грамм приводят нас в норму, и мы без сил валимся спать. Ночуем у этой девчушки. Её семья ютится в подвале, поскольку дом давно сожгли, и нам разложили на полу охапку трофейного сена.

Ночь проходит спокойно. Утром мы щедро делимся продуктами с приютившими нас хозяевами, поскольку немцы и, особенно прибывшие до них румыны, обчистили всех подчистую, до последнего зёрнышка. Затем, приведя себя в порядок, принимаемся за обычную профилактику машин. Нелегко отскрести от замёрзшей крови громадный корпус, и мне в голову приходит светлая идея — поскольку пленные бредут через город нескончаемой чередой, то использовать их дармовую силу.

Подхожу к начальнику очередной колонны и объясняю ситуацию. Легкораненый сержант соглашается, и мне отсчитывают десяток человек. Все худые, словно скелеты. Но это не итальянцы, а немцы. Тем лучше. Я хоть могу с ними объясниться, благо язык по-прежнему учу. Мне бойцы в Сталинграде настоящий немецко-русский разговорник достали, вот каждый вечер и зубрю потихоньку.

Заиндивевшие от холода фигуры шарахаются от меня в сторону. Похоже, что они решили, будто русский офицер собирается их расстрелять. Делать нечего, отвожу их метров на десять от нескончаемой колонны и ввожу в курс дела. Фрицы успокаиваются, и когда мы приходим в расположение, рьяно принимаются за работу. Уже к обеду танк сияет. Посмотрев на их труд, остальные экипажи тоже припахивают немцев к обслуживанию танков.

Между тем наступает время обеда, и возле нас тормозит полевая кухня. Наш повар — пожилой еврей Рубинштейн, из бывших беженцев. Прибился к нам в Сталинграде, да так и остался. Воевать ему по возрасту тяжело, а поскольку на гражданке он был поваром в Одессе, то так и определили его на кухню. И надо сказать — не прогадали. Из обычного комбикорма варил вкуснейший кисель, все пили, да нахваливали. А сейчас вообще развернулся — наступаем, значит, трофеи. Вот и сегодня вместо обычной перловки что-то невероятно вкусное, душистое, из непривычного вида крупы с мелко нарезанным мясом. Наводчик из соседнего экипажа, узбек Сафаров с обалделым видом смотрит в свой котелок. Шутливо хлопаю его по плечу: