За чертой милосердия. Цена человеку - Дмитрий Яковлевич Гусаров

Аристов внутренне негодовал, срывал свою злость на выбивавшихся из сил людях, тут же стыдился своей невоздержанности, сам примиряюще заговаривал и подбадривал. Потом стало ясно, что преследования противнику организовать не удалось, движение чуть замедлилось, стало немного спокойней, но не легче, — люди на глазах расслаблялись, появлялось все больше «доходяг», их приходилось поднимать с земли чуть ли не угрозой оружия, нужен был привал. К вечеру усилился дождь, идти стало совсем трудно, и, выбрав место повыше, остановились на ночевку. Почти час на место привала подтягивались отряды, потом еще столько же выбирались отставшие, политруки и комиссары встречали их у подножия высоты — время шло, стало темнеть… Едва отряды распределились по секторам круговой обороны, как измученные люди попадали на мокрую землю, прикрылись плащ-палатками, и лагерь словно вымер. Наверное, не удержались бы от сна и постовые, если бы дежурные командиры не ходили беспрерывно от поста к посту и не тормошили их.

Колесник подготовил короткую радиограмму, радисты начали разворачивать рацию, но подошедший Аристов, даже не прочтя радиограммы, сказал:

— Обойдемся сегодня без связи. Погода все равно нелетная, а обнаруживать себя лишний раз нечего.

Колесник молча сжег листок с текстом и уже поднялся, чтобы сделать контрольный обход отрядов, как Аристов неожиданно сказал:

— Доложи, каким маршрутом думаешь выводить бригаду! Ты уточнил ею?

Маршрут, в общем, был известен: утром, когда еще был жив Григорьев, его наметили, коротко обсудили; днем на марше, как только выдавалась возможность, Колесник прикидывал его на карте; и было совершенно непонятно, зачем сейчас, в дождь и в темноте, комиссару потребовалось заниматься уточнением.

— Маршрут я прикинул. Уточним перед выходом.

— Почему не сейчас?

— Хотя бы потому, что темно и мокро.

— Скоро будет готова палатка, а у меня есть фонарик.

Палатка действительно вскоре была готова, фонарик был и у самого Колесника, пришлось на карачках залезать под тесный и шаткий матерчатый навес, по которому противно и гулко молотил дождь, и, лежа вплотную голова к голове, ползать карандашом по карте, объясняя — что, зачем и почему. Аристов делал пометки на своем планшете.

— На протяжении семидесяти верст получается три переправы через большие реки, — сказал он таким тоном, словно Колесник мог, но не захотел избежать этих переправ.

— На пути сюда комбриг старался миновать эти переправы, но помнится, ты сам упрекал его за это, — не удержался Колесник.

— Ты плохо осведомлен. Я никогда и ни в чем не упрекал Ивана Антоновича.

— Теперь это не имеет значения… А реки? Разве это большие реки? Разве что Тумба?

— Допустим, мы вышли в этот квадрат. А дальше?

— Дай бог добраться туда. Это восемьдесят километров. А там-то уж найдем, куда двинуться. Приказано выходить через ругозерскую дорогу, но это слишком уж далеко. Может, попробуем где-то поближе?

— Ладно, обстановка покажет, — примиряюще сказал Аристов и погасил фонарик, давая понять, что разговор окончен.

— Завтра думаю послать взвод в квадрат 86–04, — сказал Колесник. — Это уже недалеко.

— Зачем?

— Во-первых, поискать продукты, все-таки семьсот килограммов, вдруг финны их не обнаружили? Потом забрать больных и раненых, которых мы оставили.

Аристов, ни слова не говоря, первым выбрался из палатки.

Ночь прошла спокойно, к утру стало разъяснивать, признаков близости противника не обнаруживалось, и Колесник, почти не сомкнувший глаз, с досадой на себя подумал, что зря вчера не настоял на отправке радиограммы, что не уступи он — возможно, самолеты и прилетели бы.

Люди в отрядах поднялись, наскоро зарыли в мох шестерых, скончавшихся за ночь от ран и истощения, в ожидании команды трогаться с полчаса поползали по земле, обобрали все ягоды, и бригада двинулась дальше. Тут же выяснилось, что из отряда имени Чапаева пропали боец Русанов и сандружинница Лутьякова — ушли на рассвете за грибами и не вернулись. Больше часа ждали их, пробовали искать, но безрезультатно. Аристов созвал командиров и комиссаров отрядов и дал приказ, чтоб постовые стреляли по каждому, кто без разрешения выйдет за расположение бригады.

Люди, хотя и отдохнули, но шли сегодня тяжелее, чем вчера, в час не проходили и километра, после полудня достигли западного берега озера Большое Матченъярви, заняли круговую оборону, и один взвод ушел на поиски продуктов и за больными и ранеными.

Здесь же Аристов дал в Беломорск первую за двое суток радиограмму.

Перед восходом над северной оконечностью озера появились самолеты и начали сбрасывать продукты. Озеро там совсем узкое, и выброска производилась как-то странно: часть тюков попала на западный берег, часть — на восточный. Колесник поднял бригаду, повел ее вдоль берега к месту выброски, а отряду Грекова приказал ускоренным маршем обойти озеро, разыскать на восточном берегу продукты и догонять бригаду. Самолеты, конечно же, привлекут внимание противника, и надо как можно скорее уходить отсюда.

Теперь погонять никого не приходилось. Впереди, всего в каких-то полутора-двух километрах, лежали на земле спасительные тюки с продуктами.

Их оказалось совсем немного — три небольших тюка с сухарями, консервами и сахаром. Половину оставили для раненых и больных, а остальное разделили по отрядам, взводам, отделениям. На долю каждого пришлось так мало, что раскладывать на порции было нечего — съели сразу и лишь растревожили аппетит.

Ждали, что принесет отряд Грекова.

В полдень вернулся взвод, посланный в квадрат 86–04. Он привел раненых и ослабевших, оставленных там неделю назад. Двое умерли, но остальные подлечились, отдохнули, во всяком случае пришли они сами и выглядели нисколько не хуже находившихся в строю.

Прибывшие рассказали, что 27 июля неподалеку от «лесного лазарета» действительно два самолета сделали выброску продуктов. Но финны успели к ним первыми, устроили засаду и целые сутки поджидали партизан. Лазаретники провели этот день в страхе и тревоге — финны подходили совсем близко, все время слышались их голоса, а еще сильнее был страх, что партизаны из бригады вернутся за продуктами и нарвутся на засаду. Сеня Ложкин не выдержал, ушел на юг в надежде предупредить бригаду и, как видно, погиб, ибо оттуда вскоре донеслась короткая перестрелка.

Еще более тяжкой была для лазаретников ночь с 30 на 31 июля. Никто не сомкнул глаз, все вслушивались в звуки далекого боя, слышали минометные разрывы, дважды над головами пролетали какие-то самолеты, они поняли, что бригада сражается в окружении, и когда утром все стихло — острое чувство безвестности и покинутости охватило их.

Теперь они были счастливы — в бригаду вернулись с таким настроением, словно бы все самое страшное позади.

Колесник и Аристов, выслушав рассказ, не стали огорчать их, велели дать им поесть и отпустили. Тут же Аристов предложил всех больных