Под тенью века. С. Н. Дурылин в воспоминаниях, письмах, документах - Коллектив авторов -- Биографии и мемуары

его друзьями. Птицы, чувствуя гостеприимство хозяина, всегда гнездились в его саду. Он заботился, чтобы своевременно были приготовлены для них места гнездования, понимал их и умел разговаривать с ними.

Однажды я был свидетелем: вхожу в сад Дурылина и, к моему удивлению, вижу на дереве с молотком в руке и со скворечником (кого бы вы думали?) жену Сергея Николаевича, Ирину Алексеевну. Я был поражен, как ей удалось одной забраться так высоко и прибить там скворечник. Если бы увидел это Сергей Николаевич, с ним бы случился инфаркт. На мой вопрос, как же она может так рисковать, ответила просто, что делает это для него.

Одно время Сергей Николаевич держал у себя корову. Гладил ее по морде и приговаривал: «Какая ты хорошая, какая красивая!» <…>

Меня <…> удивляло одно: как могло не коснуться этого человека все то плохое, что в большинстве случаев окружало нас, — грубость, нечестность, незаслуженные оскорбления, обман, пьянство, ложь — и каким образом он мог обойти все эти «подводные камни», чтобы остаться таким. Как он мог сохраниться детски наивным и чистым? Все это им было пережито, да к тому же в более мрачных красках. Поэтому он и знал людей, что прошел через горнило жизни, испытав на себе и незаслуженные оскорбления мелких, никчемных людей, и ссылку. Хлебнул вдоволь горечи культа личности и многое, многое другое и, пережив все это в себе, как бы пройдя чистилище жизни, оставил только то, что полезно людям, что делает людей добрей и светлей. <…>

Глава III. Дом профессора С. Н. Дурылина в Болшеве

С Сергеем Николаевичем Дурылиным у нас установились дружеские отношения. <…> Его дом для меня являлся духовной сокровищницей, где я черпал душевную теплоту и знания. У него большой круг друзей, работающих в разных областях искусства. В его доме, когда бы я ни приходил, всегда кто-то гостил или навещал профессора, начиная от академиков, аспирантов и до простых людей, вроде меня. У него я встретился с внуком Федора Ивановича Тютчева — Николаем Ивановичем. Он был уже стариком, среднего роста, одет в черный костюм из довоенного, а может, и дореволюционного сукна, всегда аккуратен, тактичен. Мне он виделся из прошлого века. Очень замкнут, неразговорчив, на мои вопросы отвечал с неохотой. <…> Беседуя с Сергеем Николаевичем он выглядел живее. <…> Они вспоминали время, которое мне казалось далеким, — царское время, иную жизнь. В отличие от Сергея Николаевича, который принял новый мир и порядок, Николай Иванович был весь в прошлом. <…>

Из дневника

<…> Дурылина интересует моя тяга к технике. Он знает, что я работаю конструктором на заводе. <…> Удивляется, как я могу совмещать и поэзию, и технику <…> только сожалеет о том, что область моей работы закрыта и я не могу ее изобразить в поэтических образах. И как-то заключил:

— А может, и не нужно, ведь это все страшные чудовища, которые пожирают людей. Не чувствуешь ли ты вины, что создаешь их?

— Если мы не будем этого делать, то нас погубят другие, например фашисты.

— Это верно, — ответил он, — это неизбежная необходимость. Только жалко, что она противоречит гуманным принципам. <…>

Подобные вопросы возникали не однажды. Ему хочется понять, как во мне уживаются два таких различных, казалось бы, несовместимых творческих начала. И однажды он подытожил:

— Это ведь в тебе, как бы в миниатюре, живут Гомер и Архимед. Такое сочетание очень редкое. И все же я радуюсь за тебя. Хорошо, что ты живешь богатой духовной и творческой жизнью. Желаю тебе успехов. <…>

Я и не думал, и не мог предположить, что мне в жизни выпадет быть лично знакомым с одним из секретарей Льва Николаевича — Н. Н. Гусевым. Это случилось <…> в Болшеве, в доме профессора С. Н. Дурылина. Я увидел пожилого человека, скромно одетого, сидящего на веранде за круглым столом. Ирина Алексеевна суетилась у самовара, а Сергей Николаевич беседовал с Н. Н. Гусевым. Разговор шел о литературе. Сергей Николаевич вспоминал о своей встрече с Л. Н. Толстым, о том, какое огромное впечатление произвел на него этот сказочный старец, как во всем у него проглядывала житейская мудрость. <…> Я с большим интересом слушал их беседу. <…> Они были знакомы и дружили долгие годы. Еще после разгрома революции 1905 года Сергей Николаевич написал Н. Н. Гусеву стихотворение «Грустные дни»:

Если тебе и тоскливо и больно,

Если ты в скорби своей одинок,

Если из глаз твоих слезы невольно

Льются, как вешний поток, —

К людям ты с скорбью своей не ходи,

Много у них неутешных скорбей!

В поле, где рожь колосится, уйди

С тяжкою думой своей.

Там отдохнешь на просторе и воле.

Есть где и плакать, и есть где рыдать.

Сильный и бодрый без тягостной боли

К людям вернешься опять.

Даст тебе силу и бодрость Христос.

К людям ты с доброю вестью ступай,

Людям не надо сомнений и слез,

Людям любовь твою дай.

Дай им надежду на трудном пути,

Полном сомнений и горя, и слез,

К вечной немеркнувшей правде прийти,

К правде, что дал нам Христос.

При следующем посещении Дурылина я встретился у него с академиком Н. К. Гудзием. <…> С Николаем Каллиниковичем я виделся только один раз. <…>

Меня все больше волновали вопросы человеческой личности с философских позиций. Как-то придя к нему и, к счастью, не застав у него никого, я затронул тему, которая меня волновала. <…> Я ему изложил как мог свои взгляды на существо вопроса. <…> Он терпеливо слушал и не перебивал. И только когда я кончил, он сказал:

— Немного наивно, но в целом логично. Я не материалист. Я больше гегельянец. Я нахожу, что кроме материи есть «дух», который руководит моралью, то есть что-то, чего мы постичь не можем. Религия основана на этом, но она впитала в себя основу «духа» как высшее, духовность, как что-то такое, от чего человек должен отталкиваться в своем сознании. Я бы разделил материальность и духовность. По-моему, в одном — наше спасение, в другом — наша гибель.

— Вы считаете, что цивилизация приносит гибель?

— Не совсем так. У нас есть примеры истории, когда человек достигал значительного прогресса в своей истории, а в конечном итоге приходило разрушение, гибли духовные ценности, пример: древний Китай, Индия, Эллада, Рим. Губили всё социальные структуры. Без высоко организованной