Правдолюбцы - Зои Хеллер

Ребе погрозил ей пальцем и обратился к старшей дочери:

— А ты, Ребекка, можешь ответить?

Ребекка заерзала на стуле:

— Точно не помню, папочка… Забыла.

Роза подняла руку:

— Я знаю. Потому что в гранате, как говорят, столько же зернышек, сколько на свете существует мицвот.[48]

Ребе заморгал в комическом изумлении:

— Вижу, ты прилежная ученица, Роза! А если ты такая всезнайка, уверен, ты нам скажешь, сколько всего мицвот.

— Шестьсот тринадцать, — отчеканила Роза.

— О, Роза, как ты могла! — упрекнула миссис Рейнман. — Ты лишила его удовольствия поучить тебя чему-нибудь.

Все засмеялись, а Роза порозовела — она была довольна собой. Трудно поверить, что всего четыре месяца назад похожее застолье в этом же самом доме доставило ей столько мучений. Теперь она вспоминала о том злополучном обеде, как человек, лежащий в теплой уютной постели, вспоминает о метели, бушующей за окном, — с приятным чувством торжества.

— А вы когда-нибудь пересчитывали зернышки в гранате, ребе? — спросила она.

— Это провокационный вопрос, — со снисходительным упреком заметил Рейнман.

— Ты считал, папочка? — заинтересовалась Эстер.

— Нет. Но, видишь ли, Эстер, у обычая поедать гранат на Рош-Ха-Шана имеются и другие толкования. — Он хитро покосился на Розу. — Твой дедушка говаривал, что зернышки граната обозначают все добрые поступки, которые совершает в жизни даже самый обмирщенный еврей.

Миссис Рейнман с другими гостьями начали убирать со стола. Роза встала, чтобы помочь, но раввин жестом поманил ее за собой, на веранду.

На улице было холодно, средь пожухлой травы покачивался на ветру кукольный домик Эстер. Миссис Рейнман выбежала следом с шарфом для мужа.

— Боится, что я простужусь, — улыбнулся раввин, когда миссис Рейнман вернулась в дом. — Но я люблю после еды выйти на свежий воздух. Это прочищает мозги. — Он сел на краешек шезлонга, а Розе предложил кресло. — Значит, ты не останешься переночевать.

— Увы, как ни жаль, — вздохнула Роза. — Все это очень некстати, но девочки из моей программы выступают сегодня на концерте, и я должна присутствовать. Надеюсь, вы меня поймете. Знаю, сегодня нельзя пользоваться транспортом, но отказаться я никак не могла.

Ребе, до этого задумчиво глядевший на нее, откашлялся.

— Послушай, Роза, на каком, по-твоему, этапе религиозности ты сейчас находишься? Я слыхал, что летом у тебя были небольшие трудности, которые ты вроде бы преодолела. Но у меня возникает впечатление, что ты наткнулась на очередную преграду. Я прав?

— Ничего подобного! Конечно, обстановка в моей семье все еще тяжелая (раввин кивнул: Роза рассказала ему о второй семье отца), и я в этом довольно сильно увязла. Но занятия в Центре и беседы с вами помогли справиться с ситуацией. И теперь в том, что касается моей религиозной жизни, я настроена более чем позитивно.

— Да, я вижу, что ты настроена «позитивно». Тебе нравится ощущение некоего этнического родства, нравится ходить на занятия, снимать пробу с чолнта[49]по пятницам. Это понятно. Но я имею в виду нечто большее.

— Да, я знаю…

— Иудаизм — это не фольклор, Роза, это религия. Нельзя называться иудеем лишь потому, что участвуешь в красочных праздниках и поешь мелодичные песни. Если ты хочешь исключительно песен, танцев и булочек с творогом, ступай к реформистам, они по этой части большие мастера.

Роза выпрямилась в кресле, она была поражена. Раввин неоднократно с презрением отзывался об интеллектуальной неряшливости, «религиозной попсе» реформаторов иудаизма. И отправлять ее прямой дорогой к ним означало в его устах намеренное оскорбление, причем самого изощренного толка.

— Но я не хочу присоединяться к ним.

— Уверена? — пристально глядя на нее, спросил раввин.

— Разумеется, уверена.

— Ведь вопрос в том. Роза, что если твои намерения действительно серьезны — если ты искренне желаешь приблизиться к твоему Создателю, — то рано или поздно тебе придется сделать выбор. Придется решать, хочешь ли ты остаться одной ногой в миру — в том мире, где мужчины ведут себя, как твой отец, — либо ты хочешь чего-то иного.

Роза сдавленно, недоверчиво засмеялась:

— Я не понимаю. Неужто вы затеяли этот разговор только по той причине, что сегодня вечером я возвращаюсь в город?

— Причина не только в сегодняшнем вечере. Речь идет о твоем отношении к религии в принципе. Не забывай, я наблюдаю за тобой уже несколько месяцев.

Роза рассвирепела. Раввин к ней ужасно несправедлив. До сих пор он относился к Розе с неизменным сочувствием, добиваясь расположения к себе и не требуя никаких иных проявлений праведности, кроме последовательного интереса к религии. И вдруг, без всякого предупреждения, он превращается в плохого полицейского. Свой парень исчез без следа. И теперь, давай, либо делай свои дела, либо слезай с горшка.

— Прошу прощения, ребе, но, по-моему, это нечестно. Слишком мало времени прошло…

— Верно. И я не пытаюсь ускорить процесс. Я лишь хочу удостовериться, что ты на правильном пути. Бог хочет от тебя определенности, но пока ты Ему в этом отказываешь. Разумом ты понимаешь, что иудаизм работает, что это стройная, логичная система. Но эмоционально все еще сопротивляешься. Ведь если ты примешь веру, тебе придется полностью изменить свою жизнь. А никто не хочет перемен. Это трудно.

— Нет, — возразила Роза, — все ровно наоборот. Эмоционально я принимаю жизнь по иудаистским законам. Проблемы возникают на интеллектуальном уровне. Вы сказали, что, несмотря на внутренний дискомфорт, я должна как можно больше общаться с ортодоксами. Я так и делаю. И стараюсь изо всех сил следовать вашим советам. Читаю книги, рекомендованные вами, веду с вами теологические дискуссии, необычайно захватывающие, и это правда. Но я по-прежнему не уверена, смогу ли я жить, как вы, и не знаю, смогу ли я верить, как вы.

— Вера — трудное дело, Роза. Неверующие часто говорят о вере как о чем-то легком — как о способе улизнуть от тяжких раздумий о бессмысленности бытия, — но они ошибаются. Легким бывает только сомнение. То, что Господь невидим; страх, который одолевает нас иногда: а не равнодушен ли Он к нашим земным страданиям; наука, предлагающая объяснение любому явлению, прежде считавшемуся таинственным, — все это делает веру чрезвычайно сложной задачей. Особенно для такого человека, как ты, выросшего вне традиций, на которые можно опереться. Знаешь, в Талмуде сказано: «Рядом с новообращенным даже рожденный в семье праведников не достоин стоять». Таким образом подчеркивается особая трудность и мучительность пути, на который ты встала. Но далеко ты не продвинешься, если будешь ходить вокруг да около.