Неосторожность - Чарльз Дюбоу

– Конечно нет. Но друзьями быть будет сложно.

– Понимаю.

Я смотрю ей вслед, потом слышу, как вдалеке хрустит под ее сапогами гравий. Наверное, Клэр оставила машину у дороги. Мне ее жаль. Она ведь неплохая. Я в это искренне верю. И я не могу винить ее за то, что она полюбила Гарри. Его трудно было не любить. А она, как многие молодые, искала короткого пути, решала, как обойти состязание, торопилась, не понимая, что в сокращении дороги нет преимуществ, что цель – не итог, а часть процесса. И еще молодые люди забывают, что у их поступков есть последствия. Что могут рухнуть жизни. Конечно, у молодых нет монополии на эгоизм. Мы знаем, чего хотим. Горькая правда в том, что, получив это, мы редко становимся счастливы.

Я поворачиваюсь и иду в дом. Не хочу надолго оставлять Мэдди одну.

Мэдди так и не оправилась после гибели Гарри и Джонни. В конце концов она вернулась к подобию жизни. Ни в один из своих домов она вернуться не могла, поэтому осталась у меня. Я знаю, она много раз думала о самоубийстве, поэтому я следил за ней, как ястреб.

– Я просто хочу умереть, – твердила она. – Поможешь?

И я, который готов был сделать для нее все, кроме этого, всегда говорил «нет». Временами я размышлял, правильно ли поступаю, не лучше ли просто отпустить ее. Ее боль была невыносима. Мы никуда не выходили, редко встречались с людьми.

Пока был жив Гарри, пока они находились вместе, мы спокойно позволяли миру строиться вокруг их брака и не завели знакомств за его пределами. Нам никто не был нужен. Люди приходили сами. Но это осталось в прошлом. Мэдди продолжали давать много лекарств. Я даже перестал ходить в клубы, боялся ее оставить, просто хотел убедиться, что она хоть что-то съела на обед или не оставила горящую сигарету возле занавески. На день нанимал сиделку, чтобы ходить в офис, но ночами мы оставались вдвоем.

Мэдди мучили кошмары. Я слышал, как она кричит, бросался к ее дверям, ждал и слушал. Иногда стучал, но чаще просто позволял ей спать дальше. Но она всегда знала, что я рядом.

– Уолтер, – звала Мэдди, – ты тут?

– Да, – отвечал я. – Хочешь, я зайду?

– Нет, мне опять приснился дурной сон.

Обычно после таких случаев я бодрствовал, пока она не успокаивалась. Иногда мне не удавалось заснуть, и я читал или занимался всякой ерундой до рассвета. Однажды мне пришлось сорваться с работы по звонку испуганной сиделки, которая сказала, что Мэдди заперлась в ванной, не выходит и не отвечает. Приехав, я стучал в дверь ванной и в отчаянии спрашивал Мэдди, что с ней. К моему облегчению, за дверью слышались какие-то звуки, вода не лилась. Я был готов позвонить в полицию, когда замок щелкнул, и Мэдди вышла, не глядя на нас. Она отрезала волосы, свои роскошные волосы, которые теперь лежали в раковине и на полу. На следующий день замки со всех дверей в квартире сняли, но я ничего не сказал Мэдди и дал сиделке прибавку, уговорив ее остаться.

Мы постепенно перевезли вещи Мэдди ко мне в дом и в городскую квартиру, но еще больше оставили. Мы собирали ее, как собираются в поездку. Взять самое необходимое, остальное бросить. Ей нужно было немного. Пальто, белье, сапоги на случай дождя, потрепанный свитер отца, ее детский плюшевый мишка. Несколько старых семейных фотоальбомов, медали за плавание. Кое-какие бабушкины драгоценности, которые не были сданы на хранение в банк. Мэдди не взяла кулинарные книги, сковородки, ножи. Словно оставила позади два десятилетия своей жизни. Не взяла никаких вещей Джонни и Гарри. Я их упаковал и отвез на склад.

Когда стало ясно, что она не вернется ни в дом, ни в городскую квартиру, я заговорил о том, чтобы продать их или хотя бы сдать в аренду.

– Мне безразлично, делай, что хочешь, – сказала Мэдди. – Я туда вернуться не могу.

Я без сожаления продал квартиру на Манхэттене. С ней у меня не было связано никаких воспоминаний. С домом было по-иному. Он не только был мне дорог, я боялся, что какой-нибудь менеджер инвестиционного фонда купит его, снесет и выстроит жуткий современный особняк, на который мне придется каждый день смотреть. Я купил его и по просьбе Мэдди снес. Сегодня там пустырь, где летом цветут полевые цветы.

На краю лимана, где Мэдди развеяла прах, мы поставили большой камень, нечто вроде валуна. Он весил несколько тонн, пришлось нанимать кран. Каменщик выбил на нем полные имена Гарри и Джонни, даты их рождения и смерти и эпитафию, которую сочинила Мэдди: «Я всегда буду вас любить». Рядом с камнем мы установили небольшую каменную скамью, у подножия Мэдди посадила цветы. Каждый день она ходила туда и сидела там часами.

На следующий год мы поженились. Это может показаться неожиданным, но удивляться нечему. Она выздоравливала, и мне это показалось правильным решением. Единственным. Я несколько раз делал ей предложение, и каждый раз Мэдди отвечала, что не готова. Благодарила за помощь, спрашивала, какой в этом смысл. Мы ведь и так вместе, неужели нельзя об этом просто не говорить? Но я все-таки просил. У меня, конечно, имелись свои причины. Отчасти я верил, что, выйдя за меня замуж, она сумеет залечить свои раны.

Были и практические соображения. Как муж я мог навещать ее в больнице. Делать для нее по закону многое, чего не мог в качестве друга. И еще, можете считать меня старомодным, но я верю в приличия, и если мы собирались жить под одной крышей, то должны были стать мужем и женой. В конце концов Мэдди уступила.

Мы сообщили об этом немногим. Нэду и Сисси, но уже позднее. Церемония прошла в мэрии, свидетелями были мой смотритель и тренер по гольфу из клуба. Обменялись кольцами. Я расплатился чеком. Потом отправились в кино. Мэдди любит кино.

Мы по-прежнему спали в разных комнатах. О сексе не шло и речи. Это было бы невозможно для нас обоих после всего, что случилось. О детях тоже не говорили, хотя можно было бы усыновить ребенка. Но это не имело смысла. Мне было достаточно того, что Мэдди теперь была моей женой. Я знал, что причиной ее согласия стала лишь смесь апатии, благодарности и страха. Во время выздоровления она начала патологически бояться оставаться одна. Мысль, чтобы ночевать одной, ужасала ее. На ночь мы всегда оставляли свет.

К счастью, я занимал в своей фирме уже достаточно высокое положение, чтобы подстроить свое расписание под Мэдди, поскольку она не только не могла оставаться на ночь одна, но и отказывалась летать. В результате я вынужден был передать ведение дел за границей другим сотрудникам фирмы. Я не виню Мэдди, но это стало еще одним из ограничений, с которыми нам пришлось жить.

Но были и хорошие дни. Мэдди опять начала играть в гольф; она не играла с детства, с тех пор, как они с отцом, который был прекрасным игроком, так часто выигрывали турниры отцов и дочерей в клубе, что им просто отдали кубок навсегда. Гарри гольфом никогда не интересовался – ему казалось, будто игра слишком медленная, поэтому Мэдди просто перестала играть. Она находилась в отличной форме, могла ударить по мячу сильнее любого мужчины. Ей доставляло огромное удовольствие пройти тридцать шесть лунок каждый день, начав ранним утром и усердствуя до вечера, какой бы ни была погода. Я к гольфу безразличен, хотя и учился с детства, но ради Мэдди готов был играть сколько угодно.