Дочь торговца шелком - Дайна Джеффрис

Сильвия не ответила, и Николь захотелось встряхнуть ее. Вместо этого она скрестила руки на груди, ожидая ответа.

– Я чувствовала себя брошенной, – прошептала Сильвия.

– Это ты брошенная? Я всю жизнь так себя чувствую. Вы с папой об этом позаботились.

Сильвия подняла голову:

– Знаю…

Шли минуты, сестры молча смотрели друг на друга. Оказавшись один на один с Сильвией, Николь наконец поняла, насколько сестра неуравновешенна.

– Мне не стоило так поступать. Я все сделала неправильно.

Сильвия заплакала, и ее бессвязные слова задели Николь за живое. Что еще сделала сестра?

Она вытерла слезы рукавом.

– После вашей встречи с Марком я чувствовала себя ужасно. Ты больше не нуждалась во мне. Как и никто другой.

– Но тебя не бросали. Ты прекрасно заботилась о Селесте.

– Мне казалось, что я все потеряла. Наш бизнес, прежнюю жизнь… Марка.

Она замолчала, и ее глаза вновь наполнились слезами. Сильвия нагнулась, обхватывая голову руками.

– Ты хотела разрушить наши отношения с Марком? – надломленным голосом проговорила Николь.

Сильвия покачала головой и посмотрела на сестру:

– Не знаю, что происходит. Иногда мне кажется, что я рассыпаюсь на части. На мелкие кусочки. Я боялась, что потеряю тебя и Селесту. Ты сама сказала, что вы с Марком уедете в Америку.

По осунувшимся щекам Сильвии заструились слезы. Она выглядела такой ранимой и печальной, что Николь перестала на нее злиться.

– Ах, Сильвия! Зачем же ты так поступила? Все может быть по-другому. Ты не потеряешь меня или Селесту. Она обожает тебя. Мы всегда будем рядом.

– Ты так думаешь?

– Конечно. Ты ее единственная тетка. К тому же присутствовала при ее рождении. Это очень важно. Но, Сильвия, как теперь я могу тебе доверять? Ты должна понять, что поступила неправильно.

Сильвия коротко кивнула:

Я была так одинока. Как и всегда. И мир так опасен. Мне страшно, словно все беды должны обрушиться на меня.

– Но ты не одинока. Ни раньше, ни сейчас. А теперь вытри слезы. Подумаем, как поступить дальше.

– Николь, прости меня. Иногда я сама не понимаю, что творю. Словно внутри сидит кто-то еще.

Николь протянула к Сильвии руки. Когда сестры обнялись, Николь услышала отчаянный стук сердца и громкие рыдания. Казалось, Сильвия вот-вот сорвется. Ее угрызения совести тронули Николь, хотелось довериться Сильвии. Та словно боролась сама с собой, но хрупкое доверие между ними сильно пострадало. Николь собиралась уехать с Селестой и Марком во Францию, но как она могла бросить Сильвию в таком состоянии? Им придется жить вместе. Да и как можно выбирать между сестрой и любимым мужчиной?

* * *

Сильвия ушла, чтобы раздобыть им пропуск из Ханоя, а Николь направилась в «Серкль спортиф», спортивный и общественный клуб, который всегда являлся центром притяжения здешнего французского колониального общества. Возле бассейна часто собирались военные, и лучше места, чтобы узнать новости, было не найти. Она прошла внутрь, везя в коляске ребенка. Жара грозила перерасти в настоящий ханойский зной. Николь встревоженно посмотрела в небо. В любой момент мог хлынуть дождь. На севере виднелись черные тучи, но вряд ли они доберутся до города. Но было кое-что похуже облаков – заметно увеличилось количество самолетов над головой.

Николь попросила служащего присмотреть за ребенком и немного поплавала. Потом полежала на солнце, чтобы высохнуть. Офицеры плескались так, словно не о чем было волноваться. Когда они выбрались из воды, один военный, сощурившись, взглянул на нее и предложил сигарету.

– Спасибо, но я не курю.

– Это ваш ребенок? Или вы просто няня?

– Мой.

– У вас нет обручального кольца.

– Нет, – сказала Николь, словно защищаясь.

– Пойдемте со мной и что-нибудь выпьем, – с энтузиазмом предложил офицер. – Можете взять с собой ребенка.

Николь посмотрела на мужчину: из тех, которые считают, что делают тебе одолжение.

– Спасибо, но нет.

– Не возражаете, если я присяду к вам?

Она пожала плечами:

– Через несколько минут я ухожу.

– Боже, как я устал! – Он пододвинул стул и плюхнулся рядом с Николь.

Николь окинула его взглядом:

– Как обстоят дела в Дьенбьенфу?

Он сделал затяжку и медленно выдохнул дым:

– Я вернулся с лечения. В рану попала инфекция.

– И каково там?

– В стане врага тысячи крестьян, которые несут продовольствие и проводят технику сквозь непроходимые горные гряды. Дела складываются не в нашу пользу. Все это вопрос нескольких дней.

– Мы проигрываем?

Офицер тяжело вздохнул и коснулся ее руки. Николь вздрогнула.

– Бог ты мой, девочка! – Он тронул безымянный палец на ее руке. – Неужели ты так нервничаешь? Я могу обеспечить тебе рейс в Сайгон.

– Лучше я заплачу.

– Серьезно? – Он засмеялся.

Она кивнула:

– Мне нужно два билета.

– Я уважаю твою гордость, но цена высока. – Он назвал ей сумму, потом написал имя на клочке бумаги. – Если решишь, что это действительно нужно, зайди с деньгами завтра рано утром в «Метрополь». Я достану билеты на дневной рейс.

– Спасибо.

Вести о поражении Франции огорошили ее, пусть она и ожидала подобного. Николь верила, что вьетнамцы могли руководить страной сами, но предпочла бы более изящный уход французов с мирной передачей власти, как вышло с британцами в Индии. Она знала, что во время разделения все шло не слишком гладко и многие винили британцев, но почему сражения здесь так затянулись? Столько насилия и убийств в этой войне! Или же все они такие? Когда стирались цивилизационные границы, все способы были хороши, даже самые жестокие.

Николь размышляла, легко ли ей будет покинуть страну, которую она любила. Она вспоминала побег из лагеря – как в одиночку обходила крохотные деревушки на севере, как пересекала узкие мостики через горные ручьи, добывала себе пищу и искала укрытие в покинутых селениях. Почти все это время ее трясло от страха, но она увидела настоящие красоты севера, какие и представить себе не могла, и сотни деревьев множества оттенков зелени.

Ее любимым в мире местом до сих пор оставался Хюэ. Николь хотелось поделиться теми светлыми днями, которые она провела возле реки, с дочерью. Конечно, за исключением одного. Девушка вспомнила, как любовалась водой и небом, ярко-лиловым по вечерам, и улыбнулась при мысли о монахах в робах, которые распевали молитвы в своем восьмиугольном храме с видом на Ароматную реку. Они ее никогда не замечали или же просто не показывали виду.