Русская елка. История, мифология, литература - Елена Владимировна Душечкина

На столе стояла украшенная сосенка — почему-то елочек в окрестностях Богучан не было [см.: {270}: 360].

Таллинская балерина и руководительница детских балетных кружков Т. Б. Золотова (Кашнева), высланная с матерью и двумя маленькими детьми после присоединения Эстонии к СССР из Таллина в Кировскую область, рассказывает о создании детского дома для осиротевших и бездомных:

Каждый день из Кировского детприемника привозили детей с шершавой от голода кожей, вздувшимися животами, тоскливыми недетскими глазами. Были дети из освобожденных от оккупации далеких краев, были из здешних мест, дети без крова, без родителей, отвыкшие от ласки [см.: {185}: 74].

Мемуаристка, работавшая в этом детском доме художественным руководителем, вспоминает о встрече 1943 года: к празднику елки дети под патефон разучивали танцы и готовили спектакль «Золушка».

…А после спектакля мы все, конечно, танцуем вокруг елки, и дети уносят с собой, даже не решаясь раскрыть — такая это драгоценность, — крохотные кулечки с конфетами и белой булочкой. Для многих девочек и мальчиков это первая в их жизни елка… [см.: {185}: 79]

О встрече следующего, 1944 года Т. Б. Золотова вспоминает:

Елка! Конечно, она была у нас, как и во все годы ссылки. Маленькая, очень пушистая и густая елка, которую я нашла в лесу и срубила. На ней висели смешные бумажные куколки и горели свечи, самодельные, восковые, и Ириночка с Женей (дети Т. Б. Золотовой. — Е. Д.), как и все дети в детдоме, получили кулечки, — они были очень некрасивые, склеенные из старых газет, но в них было несколько конфет и булочка из белой муки. И еще Ириночка получила куклу. Правда, я сшила ее из тряпок, но у нее были ноги, руки и голова и нарисованные рот и глаза… [см.: {185}: 85]

Тяжело больная четырехлетняя дочка мемуаристки, «свесив головку, смотрела со своей печки на елку», в то время как ее мать молилась о том, чтобы «эти маленькие свечи» зажгли «радостные огоньки в ее равнодушных глазах. Все же она улыбнулась и елке, и кукле, и конфетам. Потом, усталая, опять положила голову на подушку» [см.: {185}: 85–86].

А вот ее же описание новогоднего праздника, отмеченного уже в период второй ссылки:

Новый, 1952 год мы будем встречать у нас. Захватив салазки, топор и веревки, как бывалые лесорубы, мы с Аленушкой отправляемся в лес за елкой… Когда мы вносим в дом прекрасную, стройную, засыпанную снегом елку, терпкий и радостный запах хвои заполняет комнату. Скоро снег на ветках превратится в блестящие льдинки… Скоро мы зажжем на елке свечи, которые нам прислал Игорь, и сядем за праздничный стол [см.: {185}: 186].

Своя история была у елки на территориях, присоединенных к Советскому Союзу в результате пакта Молотова — Риббентропа. Советская елка устанавливалась в помещении к Новому году, а тот, кто устраивал ее на западное Рождество, рисковал быть обвиненным в нелояльности к советской власти. В странах Балтии (Эстонии, Латвии и Литве) Рождество отмечается по европейскому календарю, а значит, за неделю до Нового года, когда в русских семьях елки еще не ставили. Это различие традиций в 1940–1950‐х годах служило признаком, отличавшим поведение лояльных и нелояльных граждан. Эстонский поэт Ян Каплинский, вспоминая елки своего детства, пришедшегося на 1940‐е годы, пишет:

Елку надо было принести рано утром, пока еще темно, а вечером плотно задернуть занавески на окнах: шептали, что «партийные» ходят по домам своих сослуживцев и контролируют, кто устраивает елки [цит. по: 270: 285].

Елка становилась «проверкой на порядочность и человечность». Т. П. Милютина рассказывает, как ее мать, тартуский врач К. Н. Бежаницкая, из года в год устраивала на западное Рождество елку для детей, родители которых были репрессированы: «с подарками и развлечениями… До сих пор в письмах старых тартуских друзей проскальзывают воспоминания об этих елках — нарядных, еще и звенящих» [см.: {270}: 285]. Сообщение Т. П. Милютиной подтверждается рассказом Яна Каплинского о том, как он, будучи ребенком, присутствовал на рождественской елке, устроенной «госпожой Бежаницкой»:

Праздник был не домашний и тайный, а открытый и торжественный. В большом зале стояла рождественская елка и толпилось много детей. Затем пришел Рождественский дед и вручил каждому подарок. Я не помню, что это было, помню только, что он спросил меня об отце. Отца не было, он был увезен, был, наверное, где-то в Сибири. Позднее я узнал, что эта елка и проводилась для детей, чьи отцы, а иногда даже матери были сосланы или убиты. Елка для детей репрессированных… Все это устроила, а следовательно, за все — за елку, зал, подарки — заплатила госпожа Бежаницкая, врач из русских. Конечно, ей не простили такое христианское дело и вскоре увезли туда же, куда были увезены отцы этих детишек, которых она позвала… Но рождественскую елку она сделала не по обычаю православия… Поскольку большинство детей в Тарту были эстонцы, она сделала для них именно рождественскую елку… Достичь сердца человека можно хорошим делом и Рождеством, рождественская елка — это место во времени и пространстве, где сердце наиболее раскрыто [цит. по: 270: 286; перевод с эстонского Т. П. Милютиной].

В течение нескольких послевоенных десятилетий Новый год, встречавшийся с елкой, был праздником, в наименьшей степени идеологизированным, особенно когда он отмечался дома. Сентиментальные и ностальгические чувства, которые вызывала и продолжает вызывать елка, прорывались в литературе много раз в форме эмоциональных признаний, как в известной песне 1966 года Булата Окуджавы:

Ель моя. Ель — уходящий олень,

зря ты, наверно, старалась:

женщины той осторожная тень

в хвое твоей затерялась!

Ель моя, Ель, словно Спас на Крови

твой силуэт отдаленный,

будто бы след удивленья любви,

вспыхнувшей, неутоленной. [см.: {307}: 298]

И до сих пор самыми желанными для нас являются не общественные, а домашние елки, на которые собираются своей семьей:

Потом потушили лампочку и зажгли свечи на елке. Она была прекрасна, украшенная картонными медведями, рыбками, серебряными лентами и всей милой с детства ерундой, которой всегда украшают елки [см.: {90}: 11–12].

На этих домашних праздниках люди забывали об официальной роли, которую играла елка, и праздновали ее как семейное торжество, с установившимися в семье традициями. Известный фольклорист П. Г. Богатырев

неизменно устраивал торжественное шествие к елке за подарками или