Танец с зеркалом - Эльдар Сафин

Игорю было пять лет, и он заболел воспалением легких.

Маринка рыдала мне в скайп, что ничего не помогает, что у сына аллергия на какие-то мудреные антибиотики, что дыхательная недостаточность прогрессирует.

Что это значит? – тупо спросил я.

– Он кашляет и задыхается, – с плачем закричала Марина.

А я сидел, пялился в экран и ненавидел себя. За то, что я не врач. Что я не с ними. Что я полный кретин и пустое место.

– Неужели ничего нельзя сделать? – я не заметил, как произнес это вслух.

– Врач говорит, что если бы была типичная форма, он бы знал, как лечить. Если бы она развивалась как обычно, как они привыкли, как они видели много раз…

Она плакала уже почти без слез, только подрагивали плечи.

– Если бы можно было как-то перевернуть ход процесса, перевести в типичный…

Я ничего не понял. Я услышал только слово «перевернуть».

– Дай мне Игоря, – сказал я. – Быстрее.

Она не стала ничего спрашивать – видимо, это из области утопающего и соломинки – а притащила к компу нашего мальчишку. Она держала его на руках, он пялился в экран и тяжело дышал.

Я посмотрел на своего сына, пытаясь проникнуть в глубины пагубного процесса в его легких. Я знал, что это бред, я ничего не увижу и не смогу понять. Но мне так хотелось, чтобы он жил.

– Твист, – сказал я.

… Неделю я мучился в неведении.

Кода стало, наконец, можно, Марина написала мне, что миновал кризис. Еще через неделю – что Игорь точно поправится.

И тогда я пошел и выпил свои пятьдесят грамм. Самого крепкого алкоголя, который смог найти в самом отвратительном баре. Я даже не помню, что это было – кажется, шотландский виски.

* * *

Следующий день был выходным, и я пошел с Игорем в сафари-парк. Хотя, мне кажется, название не совсем ему подходило.

Ограничений по вождению автомобиля на природе, слава богу, не было. Не то что на городских улицах, где сужение обзора, как у меня, обязательно сказалось бы. Сейчас оно сглаживалось. К тому же, со мной был сын.

Мы взяли открытый дабл-джек и фотоаппарат. Я рулил, Игорь щелкал. Через некоторое время мы поменялись – в парках это тоже не запрещается, ему уже двенадцать.

Я делал снимки и думал о том, как же здесь красиво. Животные отдаленно напоминают наших – да они и выведены при скрещивании земных видов, с местной фауной на Цирцее довольно бедно – только очень мелкие. Будто их не докармливают. А может, им просто недостает тепла, как тундровым карликовым деревьям. Антилопы были размером со среднюю собаку, тигры – да, здесь водились тигры – с внушительного кота, слон, которого мы успели заметить у водопоя, напоминал лошадку пони. Только с большими ушами. Птиц была вообще масса, мы спугнули целую стаю, и она розовым покрывалом взмыла в воздух. Игорь заявил, что это фламинго – а по-моему, воробьи какие-то.

Не сразу, но разговор завязался. Я узнал, что хотел.

Сын мечтал о профессиональном телескопе – ему надо было не просто смотреть на звезды, а производить вычисления. Что ж, не самое тривиальное желание, но я счел его разумным и пообещал сделать подарок на день рожденья. Можно было, конечно, подарить на окончание школьного года – тем более, что учился мой мальчик лучше всех в классе. Но я побоялся, что не смогу к тому времени накопить нужную сумму – и не сумею сдержать обещания.

Друзей у сына не было – не считая девчонок, которые, очевидно, находили в моем отпрыске что-то притягательное. Я не мог понять этого до конца: мне всегда казалось, что женщин (неважно, какого возраста) привлекает горячая кровь. Сын же мой источал нордический холод. И если поначалу я решил, что это определяется отношением ко мне, то вскоре понял, что ошибаюсь. Игорь был таким сам по себе: слишком сдержанным, слишком рассудительным, слишком хладнокровным для своих лет.

Например, когда мы заблудились в этом парке – оказавшимся огромным и больше уже напоминавшим лес – и застряли в болоте, не я, а он сохранял спокойствие. Не я, который в первый момент растерялся, а он говорил, что делать, как правильно подложить бревно, чтоб вытащить машину. Причем это объяснялось вовсе не жизненным опытом – у моего сына не было возможности часто раскатывать в машинах по сафари. Просто он быстро и хорошо соображал. В общем, я много узнал на этом сафари. В том числе и то, что не смогу найти в себе силы оставить их снова – моего сына и его мать.

По регламенту мне оставался день пребывания на Цирцее. И я решил выжать все из этого дня.

Вернувшись в гостиницу, я первым делом сел за компьютер и зашел на портал Центрального Государственного Суда. Я никогда не просил о пересмотре дела, никогда всерьез не думал о том, чтобы воспользоваться правом однократной замены условий. Отчасти потому, что любые сделки с органами власти не являются бесплатными: взамен они попросят кодовое слово, а у меня их всего три. Но сейчас, видимо, момент настал. Ведь жизнь одна, думал я. Так почему я провожу ее вдали от семьи.

Пожертвовав, не без сожаления, «твистом» («решетку» никто не возьмет, а последнее слово я хотел приберечь), я отправил письмо с просьбой разрешить мне до конца срока остаться на Цирцее. Это маленькая планетка, здесь еще меньше, чем на Земле, возможностей найти приличную работу. Но если я опять вынужден выбирать – на сей раз я выберу Игоря и Маринку.

Послав запрос, я отправился ужинать: решетка настойчиво сигналила о необходимости оного действия красной лампочкой в мозгу. Можете представить, как выглядит лампочка внутри вашего мозга? Объяснить это довольно сложно. Я сам до конца не понимаю. Но эффект потрясающий.

Пока я работал челюстями в местном ресторане – судейская машина, я будто чувствовал это, работала электронными мозгами. Не перестаю радоваться достижениям нашего века: сейчас все быстро. Быстро ведутся дела. Быстро выносятся суждения. Быстро принимаются решения. Не надо ждать месяцы и годы: компьютер скор как на расправу, так и на милость.

Когда я вновь поднялся в номер, меня ждали два письма.

Адрес первого был смутно знаком, но я глянул на него мельком: меня интересовало решение суда, поэтому начал я со второго письма.

Я открыл его.

Мне сообщалось, что я образцовый заключенный и имею право на перемену условий без возможности возврата. «Твист», как предмет обмена, принят. Мою просьбу удовлетворили. Я оставался на Цирцее-2 до окончания срока. Все остальное сохранялось: право выезда раз в пять лет (могли бы не напоминать, остался ведь год), ограничение по звонкам, ограничение по развлечениям, и так далее. Все перечислила тупая машина. Я готов был целовать тупую машину. Я только что испытал счастье.

На несколько минут я откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Сердце билось как бешеное, надо было его чуть-чуть успокоить.

Чтобы отвлечься, я вернулся к почте и открыл второе письмо.