Тайна Шампольона - Жан-Мишель Риу

В следующие месяцы я забыл пророчества Моргана. У меня было слишком много личных дел. Прежде я был врагом Империи. Отныне я стал врагом Реставрации. Я, республиканец, превратился в зверя, которого следовало уничтожить. Мое положение было настолько серьезным, что я завидовал судьбе Наполеона.

В июне 1814-го я наконец вновь имел счастье увидеть Шампольона. На первый взгляд, наши распри были забыты.

Я обнял его. Он ответил мне таким же знаком привязанности. Сегир изменился еще сильнее. Он пополнел, его взгляд стал мрачнее. Грация, которой одарила его природа, не могла скрыть признаков переутомления. Она читалась в его морщинах, которые лучше любых слов рассказывали о многих часах; о целых ночах одиночества один на один со знаками давно исчезнувшего народа.

Приходилось сомневаться во всем. Именно поэтому мы организовали нашу встречу тайно, в саду префектуры. За моими перемещениями следили, все мои контакты исследовались под лупой. Ситуация с Шампольоном была не менее тревожной. Его называли сторонником Людовика XVIII, но я знал о его любви к свободе, и хотя он скрывал свой пыл, враги его не были простофилями. Ему тоже следовало быть осторожным.

— Чтобы избежать новых проблем, я предпочитаю семь раз отмерять каждое сказанное слово. Я отвечаю не так быстро и лишь так могу ощутимо обезопасить себя. Так что теперь снова могу посвятить себя расшифровке…

Казалось, Сегир остепенился и вполне сознает, что делает. Он холодно анализировал свои провалы, и я подумал даже, что это пошло ему на пользу. Скромность помогла ему продвинуться вперед. Теперь он уже не так яростно утверждал, что древнеегипетский был силлабическим, то есть слоговым языком. Он даже стал задаваться вопросом, имелись ли вообще слоги в этой письменности. Он на ощупь подошел к точной ценности звуков в разговорном языке. Потерянный в своих размышлениях, он говорил монотонно, палкой рисуя на земле какие-то странные знаки, смысл которых был понятен ему одному. Было видно, что публикация Томаса Юнга о демотическом тексте Розеттского камня глубоко его потрясла. Англичанин намертво вцепился в расшифровку и сумел достичь немалых успехов. Шампольон понимал, что кто-то вполне может украсть дело его жизни.

Чтобы объяснить свой неуспех, он привел доводы, кои я счел неверными. Саси помогал Юнгу. Шампольон же был один и терял время на попытки избежать призыва на военную службу, которые давили на него. Его голова не была свободна для поисков, а его позицию по поводу хронологии мира очень плохо приняла новая власть, близкая к Ватикану. Еще он жаловался на нехватку средств, на то, что вынужден был работать только с плохой английской копией Розеттского камня. Он дошел даже до того, что стал сожалеть о падении Наполеона, и здесь мы с ним пришли (или почти пришли) к согласию.

Должен признать, что событием, подхлестнувшим поиски, стало яркое возвращение Наполеона. 1 марта 1815 года он тайно высадился в бухте Жуан, а 4-го я узнал, что он движется на Гренобль. В городе начался неслыханный беспорядок. Роялисты заговорили об Апокалипсисе. В лагере их противников царил праздник и звучали призывы к отмщению. Требовался арбитр, и меня настойчиво просили им стать. Моя ошибка состояла в том, что я согласился. Полагая, что возвращение Наполеона породит гражданскую войну, я в итоге оказался его противником. Взамен я получил лишь ненависть его сторонников, а в противоположном лагере все равно не забыли, что я служил тому, кого ныне осуждал. Ренегат или республиканец, обвинение было брошено. Меня изгнали отовсюду, и я вынужден был оставить Гренобль. Таким образом, меня не было в городе, когда там появился бывший пленник острова Эльба, этот Феникс, возродившийся из пепла, Наполеон, снова ставший императором, которого огромная толпа приветствовала как героя.

В Гренобле я стал жертвой остракизма. Но я без всякого сожаления подарил бы его Наполеону в обмен на возможность присутствовать при разговоре, который состоялся у него с Шампольоном. Да, Фарос, я согласился бы стать клятвопреступником, лишь бы узнать о том, что они говорили друг другу, ибо я убежден: ответы на мои вопросы кроются именно и этом закрытом заседании. Позже, когда страсти улеглись, Ренолдон, мэр Гренобля, мне о нем рассказал.

Наполеон появился у ворот города, окруженный своей гвардией. Гарнизон Гренобля присоединился к нему, и все население встало по стойке смирно. Гренобль отдался этому имени, которое скандировалось во все горло на каждом перекрестке, а тем временем живой призрак расположился в префектуре, хозяином которой я был еще накануне. Назавтра Наполеон потребовал к себе Шампольона. Но какого из них? Оба они, и Фижак, и Сегир предстали перед ним. Наполеон пошутил: «Шамполеон! Как интересно! Ваше имя содержит половину моего имени». Эта острота быстро разошлась по городу. Друзья и враги Шампольона воспользовались этим, причем каждые в своих интересах. Продолжение разговора прошло без свидетелей. Я узнал, что Наполеон и Сегир долго оставались один на один.

О чем они говорили?.. До самого конца Ста дней Морган много раз пытался разузнать. Наполеон отвечал неопределенно. «Мне надо было заняться этим самому, поскольку вы ни к чему не пришли!» Я спрашивал Сегира. И всякий раз он уходил от ответа. Оставался Фижак, подлинная икона самоотверженности. Копия Сегира. Он мог знать. Он мог рассказать… Но мои дни сочтены. Быть может, ты захочешь попытаться выяснить у него, почему Сегир так изменился с того дня, как повстречался с Наполеоном? В любом случае, он организовал свою работу и перестал жаловаться на то, что является жертвой вражеских провокаций. Однако атаки на него не прекратились, тем более что Фижак оставил его и последовал за Наполеоном по дороге, коя возвращала Наполеона в Париж.

Через сто дней случился полный провал. Прежде неразлучные братья вынуждены были скрываться в родных местах. До встречи с Наполеоном Сегир разглагольствовал о свободе, но теперь замолчал и полностью углубился в расшифровку. Когда в 1817 году Фижак смог возвратиться в Париж, Сегир предпочел остаться в Гренобле, где занимался преподаванием, говоря, что эта профессия оставляет ему достаточно времени для поисков. Он с невозмутимостью воспринял клеветнические выпады властей, в том числе барона д'Оссэ, нового префекта Гренобля, который даже хотел возбудить против него процесс по обвинению в государственной измене. Он ждал, пока буря уляжется. Он терпеливо ждал. И продвигался вперед. 11 июля 1821 года он сел наконец в карету, направлявшуюся в Париж, и устроился у своего брата в доме номер 28 по улице Мазарини. Он чувствовал, что готов.

14 сентября 1822 года он воскликнул: «Я нашел!» Вернувшись к себе, он продиктовал Фижаку неопровержимые доказательства своей победы: он читал иероглифы, которые еще накануне скрывались во тьме. Жаку, этот колдун, который спас от смерти его мать, оказался прав. Сегир был «светом для будущих веков»…

Терпение, упорство и дисциплина стали теми достоинствами, которые позволили ему преуспеть. Потом было много злопыхательств по поводу его метода. Его препарировали. Ничего другого и не стоило ждать. Какой тайной мне следует закончить сей рассказ, если Шампольон освободил мир от тайны фараонов: ее не существовало. Не существовало того звена, что соединяло бы Слово Божье с письменностью. В Египте нас заразило безумство Бонапарта. Без сомнения, мы сами этого хотели. Неужели есть такие, кто не мечтал о столь грандиозном исследовании? Гордость заставляла нас полагать, что судьба наша будет сказочной. Она будет исключительной. Но разве из этого надо было исходить?