Величие и проклятие Петербурга - Андрей Буровский

Принадлежность к любой из общественных ступенек определяет буквально все — права человека, его обязанности, возможности и даже поведение, осанку и речевое поведение. В этом обществе фонарщик занимает почти такое же положение, как и лично свободный крестьянин. Характерно, что мы не знаем отчества Михаила Сидоркина — хотя он ведь тоже находился в довольно солидном, по понятиям XVIII века — преклонном возрасте. Но если чиновника, пусть самого мелкого, надлежало «писать с вичем», такая честь вовсе не полагалась рядовому мещанину Петербурга.

Представить себе императора, беседующего с фонарщиком, так же невозможно, как невозможно представить себе дружеские прогулки одного из Людовиков по Версальскому парку в компании крестьянина-бедняка из Оверни или рыбака из Бретани. Или, скажем, как невозможно представить себе попойку китайского императора и рядового крестьянина, выращивающего рис в одной из бесчисленных китайских провинций.

Но Сидоркина, как только к нему вернулась речь, и правда повели к Екатерине! О чем говорили они — неизвестно. Какие показания он давал полиции, и давал ли вообще — тоже неизвестно. В документах указано только, что приказано было доставить Сидоркина к императрице для дачи показаний, и что в монахи он пострижен тоже «после дачи показаний».

Что тоже характерно, в петербургской прессе не появилось ни одного упоминания о смерти Н. С. Петрова. Когда его похоронили? Где?

Почему законопатили в монастырь Михаила Сидоркина? В наказание (тогда — за что?) или чтобы спасти от чего-то (от чего бы?).

Неясно, искали ли убийц Петрова? Что не нашли, очевидно, но искали или даже не искали?

Вообще вся эта история от начала до конца оставляет ощущение какой-то мрачной тайны. Вполне очевидно, что полицейские чины знают что-то очень важное. Что-то такое, из-за чего необходимо как можно быстрее отделаться от дела о смерти Петрова, переложить ответственность на вышестоящих.

Это неведомое что-то явно знает и Екатерина, — она действует в одной логике с полицейскими чинами. Это «что-то» таится за рамками писаного в полицейском деле, никак не проговорено в бумагах, но прекрасно известно всем участникам событий.

И все высшие руководители Российской империи, как только узнают обстоятельства дела, делают дружное тс-сс!! Они начинают не расследовать совершившееся преступление, а производят прямо противоположные действия, казалось бы, совершенно не подобающие их рангам: отчаянно прячут концы в воду. Они прилагают не меньше усилий, чтобы избежать всякой огласки, всякого упоминания о происшествии. В прессу — ни малейших сообщений; с солдатами, которые стояли на часах в Адмиралтействе, «проводилося разъяснение». Какого рода «разъяснение»? Им что, разъясняли, что «на самом деле» они не слышали ничего? Или неуместность каких-то криков в это время и этой ночью? Почему? Что такого знали эти люди?

Не хочу сгущать мрачные тучи подозрений, стократ намекать на то, о чем наверняка давно догадался внимательный читатель: слишком уж эта полицейская история напоминает грубый, но несравненно более реалистический вариант «Медного всадника». И невольная мысль: неужели?!

Кстати говоря, Медный всадник находится буквально метрах в трехстах от места происшествия; в смысле от места, где нашли труп Петрова. Идя от Гавани, друзья никак не могли миновать Сенатской площади и неизбежно должны были пройти мимо знаменитой скульптуры.

Попытка анализа

Конечно же, этой истории можно дать множество самых различных объяснений, в том числе совершенно материалистических: Петрова убили разбойники, которые действовали дубинами. Они же до полусмерти напугали бедного Сидоркина.

Сидоркин сам «навел» преступников на друга (тут можно развести целый детективно-приключенческий роман в духе «Графа Монте-Кристо» про месть чем-то обиженного Сидоркина).

Уголовные обещали Сидоркину, что только попугают Петрова, а сами стали его убивать. Сидоркин понял, что сейчас придет и его очередь, и убежал.

Полиция раскопала страшный план Сидоркина, именно потому его отправили в монастырь замаливать грех (хотя почему в этом случае не отдали под суд вместе с разбойниками — совершенно непонятно).

Разбойники сознательно «работали под «Медного всадника», прекрасно зная о легенде. Так, во время Гражданской войны, в 1918 году, некая шайка нападала на прохожих, одетая в саваны с крестами, прыгая на привязанных к подошвам пружинках. Вот и в 1792 году разбойникам удалось сделать свое грязное дело и ввести в заблуждение всю полицию Петербурга и царицу.

Полиция сильно преувеличила степень изломанности трупа Петрова — хотели воспользоваться легендой, чтобы выслужиться.

Соседняя версия — это полицейский врач придумал, будто у Петрова переломаны все кости, а не в меру, не по чину впечатлительные полицейские легко дали себя убедить и сами вписали в протокол — мол, весь изломан, нет целой кости.

Высшие чиновники Петербурга тоже знали о легенде и потому спустили на тормозах заурядную уголовную историю, чтобы не будоражить население, не будить страсти, — они знали, какое впечатление на народ окажет расследование этого темного дела.

Вот сколько объяснений можно придумать! Уверен, что читатель, если ему захочется, сможет поразвлечься не хуже, придумывая объяснения, в которых станут понятны все странные места этого давнего происшествия, и в то же время не нарушены правила логики. Если вам хочется этого, читатель, вперед! Ведь никто нигде не сказал, что это Медный всадник поскакал за друзьями и настиг несчастного Петрова.

Но мне не хочется ничего придумывать! Ни в мистическом, ни в реалистическом направлении. Я дал себе труд взять в руки ломкие изжелта-серые страницы, исписанные витиеватым, с трудом понятным почерком. Местами написанное становилось окончательно непонятно, и тогда к моим услугам были записи, сделанные на пишущей машинке одним моим знакомым. Отдаленный предок этого петербуржца трудился тогда в Зимнем дворце на ничтожной лакейской должности. Но грамотен был, и об удивительных событиях, коим стал свидетелем, повествовал. Потомки придворного лакея далеко отошли от служения престолу и отечеству, занялись науками, искусствами и даже угодили в масонские ложи.

Может быть, поэтому эта семья и по сей день живет в Петербурге. Отношения у меня с этими людьми сложились неплохие, и стоило им узнать, что за книга затевается — я был допущен в семейный архив. Называть этих людей я, разумеется, не стану, но вот содержание старых записей я сообщаю читателям, и пусть они сами делают выводы, какие хотят.

В общем, темная, непонятная история — но при этом это уже никак не городской фольклор, сколько бы в ней ни оставалось непонятного и странного. Достаточно одной такой полицейской истории — и фольклор получает мощнейший толчок. А ведь на каждый роток не накинешь платок, и наверняка какая-то «утечка информации» была. Городские обыватели Петербурга получали подтверждение легенде из куда как серьезных источников.

Так что фольклор фольклором… а что за ним? И уж, наверное, обрывки полицейских историй вроде этой, связанные с ними сплетни, слухи наверняка тоже были известны Александру Сергеевичу.