Двери в полночь - Дина Оттом

А пейзаж все не менялся. Или это я бродила по кругу, сбиваясь с пути после дневного сна? Хоть бы какой-нибудь человек нашел меня и, вглядевшись как следует в мое лицо и бледное тело, добил… Тело… Я ненавидела его. Когда-то оно вызывало во мне чувство неполноценности — когда я еще была человеком. Потом — чувство молчаливого превосходства. Сейчас — только боль, сводящую с ума, свербящую постоянно, без перерыва, не дающую нормально спать, а только бредить, бредить об избавлении!

Я не могла больше двигаться… День и ночь я проводила в укрытии — вырванном ветром дереве, чьи корни сохраняли меня от солнца. Если бы оно могло убить меня, все было бы проще. Но нет, только ожоги, многочисленные и незаживающие, оставляли его лучи. Ум помутился — галлюцинации навещали меня каждый день, и я уже с трудом отличала их от реальности.

Сколько времени прошло? И сколько еще мне ждать…

Когда я поняла, что кто-то держит меня на руках, единственной мыслью было, что это люди и скоро все для меня закончится. Это радовало. Я уже почти чувствовала острие кола у груди или лезвия у шеи, но вместо этого в губы мне ткнулось горлышко бутылки. Я протестующе заныла — открыть глаза не было сил, говорить, что ни вода, ни вино мне не помогут, — тоже.

— Пей, — приказал мужской голос откуда-то сверху. — Никогда не видел вампира в таком жутком состоянии.

Удивление дернулось во мне — и замерло, оставив все как есть. Будь что будет. Я кое-как приоткрыла губы, и в рот мне полилась холодная сладковатая жидкость. Первые несколько секунд я просто машинально глотала, потом стала различать оттенки вкуса и вскоре поняла, что, как ни удивительно, это была кровь. Кто-то нашел меня и напоил!..

С каждым глотком мне становилось легче. Пусть и не сразу, но боль начала утихать. Она не ушла совсем, но и это было облегчением, к тому же стали затягиваться солнечные ожоги. Чувствуя надежную опору под спиной (похоже, кто-то держал меня на руках), я немного расслабилась и прильнула к бутылке с удвоенной силой. Как ни странно, неведомый спаситель вовсе не собирался ее у меня отнимать, и уже выпитое намного превышало мою суточную норму.

— Лучше?

Я захрипела, что означало «да», и наконец открыла глаза. Мутное зрение не давало мне разглядеть лицо, только общие детали: бледная кожа, короткие черные волосы, огромные черные глаза — без сомнений, передо мной был вампир. Здесь? Откуда? Люци говорил, что поблизости никого нет. Неужели я смогла уйти так далеко, что кончились владения нашей общины?

— Хватит пока что, — он вынул горлышко у меня изо рта, и я впервые за восемьдесят лет почувствовала себя совершенно сытой, — тебя надо куда-то спрятать, скоро рассвет. В таком состоянии ты не переживешь день. Не волнуйся, я буду рядом. И потом дам тебе выпить еще.

Я кое-как улыбнулась и снова прикрыла глаза. Будь что будет.

Когда окружающий мир, чтобы его трижды драли черти, вернулся в мое сознание, все было совсем не так мрачно и плохо. Тело почти не болело, ожогов я не чувствовала, слух и зрение практически вернулись в норму. Я была в каком-то сарае, аккуратно уложенная на сено и прикрытая плащом. Судя по каплям света, проникающего через щели в досках, был вечер, и вот-вот должна была наступить благословенная ночь.

— Тебе лучше?

Я резко села, но голова закружилась, и мне пришлось прислониться к стене.

— Да, — я сглотнула слюну, пытаясь прочистить высохшее горло, — спасибо.

Он выступил из тени и подошел ближе ко мне. Теперь я могла его разглядеть. Высокий, худой, с прямым носом и тонкими губами, он выглядел непривычно для нашей страны. Где-нибудь на востоке — там, да, он был бы вполне уместен. Но больше всего поражали глаза — внимательные, бездонные — и безумно, безумно старые.

— Ты кто? Ты ведь не из Америки? — решилась я.

— Да, — он опустился рядом на корточки и полез в рюкзак, который был у меня под головой, — однако это не мешает тебе пользоваться моей помощью.

— Откуда ты?

— Не слишком ли много вопросов? — Он вытащил мягкий пузырь с твердым горлышком, напоминающий прозрачный бурдюк, и протянул мне: — Пей.

Я выпила все, до последней капли. Наверное, здесь был литр или около того — словом, я резко почувствовала себя лучше. Что-то внутри напоминало, что неплохо бы как-то отреагировать на такую доброту, но с губ сорвалась только привычная резкость:

— Ты всегда незнакомым вампирам помогаешь?

— Первый раз видел такого молодого и уже умирающего, — пояснил он.

Мы замолчали. Я подумала, что надо сказать еще что-то. Может быть, стоит представиться?

— Катарина.

— Красивое имя, — он улыбнулся. — Виктор.

Ночной город, вопреки расхожему мнению, не спит. Но и не бодрствует, вопреки мнению не менее популярному. Где-то вдалеке проедет машина или протарахтит на своем монструозном «харлее» байкер. Прокричат пьяными голосами люди — или нелюди. Кто-то засмеется своему мимолетному ночному счастью и пойдет дальше, стараясь не думать о том, что наступит день и все изменится.

Ночной город не спит. Он наблюдает.

Где-то вдалеке, за облаками, светит луна, и ее свет сочится вниз, падая на лица, волосы, плечи… Его можно не видеть, но если ты принадлежишь этому городу, если ты видишь его ночью лучше, чем днем, — то почувствуешь это мягкое, бархатистое касание.

Даже воздух пахнет в городе иначе. Что за растения расцветают ночью, откуда приносит ветер эти будоражащие запахи — кто знает? Но город превращается в Город — место, откуда все мы родом.

Провода не закрывают небо. Они — крыша Города, и, где бы ты ни был, ты всегда дома.

С того момента, как во «Всевидящем оке» в меня вогнали нож по самую рукоять, прошло два года.

В больнице я провела три месяца. Каждый день ко мне заходил Борменталь — маленький и лохматый, он создавал комическое впечатление, но было в нем что-то, что заставляло его уважать. Он брал анализы, интересовался не только моим физическим, но и моральным состоянием — и никогда не говорил о том, как мне удалось выжить. Поначалу он пытался представить официальную версию, но, видя, что я не верю, просто замолчал. Я пыталась что-то узнать, но вскоре махнула рукой: в этом крохотном существе твердости было больше, чем в айсберге, на который напоролся «Титаник».

Хотя ранили мне сердце, травма задела все важные функции организма. Я едва шевелилась, о превращении не могло идти и речи. Я больше не чувствовала легкости движений, к которой, оказывается, успела привыкнуть. Я будто снова стала человеком, и теперь мне предстояло снова пройти путь до нелюдя.

Они не приходили. Когда я впервые открыла глаза — через три дня после самого нападения — на тумбочке лежала короткая записка. Ветвистый косой почерк Шефа я узнала сразу. Там было всего несколько слов: «Животное, мы с Оскаром жутко рады, что ты все-таки выжила! Будем воспитывать тебя дальше, чтобы ты наконец уже смогла за себя постоять. Любим-обнимаем, Ш. и О.» — это было все.