Заговор, которого не было... - Георгий Миронов

Можно «понять» вынужденную жестокость грабите­ля: лучший объект ограбления — это мертвый объект...

При желании можно объяснить и озверение во время убийства: почуяли кровь молодые волчата и не могут удер­жаться.

Но вот что в голове у Михаила не укладывалось.

Как можно убить человека, нанеся ему множественные ранения, каждое из которых несовместимо с жизнью, а потом, спустя время, когда злость, кураж, азарт в прошлом, снова хладнокровно измываться над жертвой?

Он не мог это понять, и непонимание мешало ему.

Он не мог представить себе этих людей в момент совер­шения преступления.

Ну, Дробова он видел, знает, говорил с ним. Конеч­но, не мыслитель, не интеллектуал, не добряк и не роман­тик. Зверь. Озлобленный, завистливый, мстительный. Но не псих, не маньяк, нормален, если можно так сказать про человека, совершающего жестокие убийства ради при­были...

А не имея возможности представить подозреваемых в совершении преступления в момент этого преступления, он терял какие-то очень важные для него кирпичики след­ствия. Вот, скажем, нашедшие друг друга бандиты совер­шали большинство преступлений втроем — братья Ахтаевы и Дробов. Но инсценировали место преступления так, чтобы было впечатление, что убивал один.

Мало ли что, пусть и найдутся свидетели, которые виде­ли, как в машину садилось трое пассажиров...

Нет свидетелей, которые бы утверждали, что видели, как трое убивали водителя. Нет и быть не может. Убивали в отдаленных от населенных пунктов и дорог местах. Для следствия путь один: искать одного убийцу, возможно ма­ньяка, садиста...

Взяли Дробова? Значит, он и есть убийца. Братья Ахтаевы тут ни при чем.

Но даже если исключить показания чудом спасшегося Лебедева... Представим себе, что он не выжил бы... И все равно у следователя прокуратуры было убеждение, что действовала банда. Представим себе, что Дробов бы слу­чайно не проговорился про двоих братьев... И все равно Коржев доказал бы, что убивали трое.

Осмотр места происшествия, многочисленные крими­налистические, судебно-медицинские экспертизы под­тверждали, что убийц минимум трое.

Разной силы и манеры исполнения удары ножом и заточкой; невозможность одновременно действовать «стрункой»-удавкой и ножом; невозможность одновре­менно воздействовать физически на водителя и его пасса­жира; следы, ведущие от украденных вещей, — все говори­ло, что у Дробова были подельники.

— Надо искать банду! — решил Коржев.

Но пока следов к остальным бандитам не было, он сно­ва и снова перепроверял детали, допрашивал Дробо­ва, подставляя ему в ходе допросов ловушки, снова и сно­ва проводил следственные эксперименты на местности, на местах совершения убийств. Он советовался со специа­листами и составлял все новые и новые варианты и сло­весного, и психологического портрета остальных преступ­ников.

Ему казалось, если увидит их в толпе, — узнает. Не по чертам лица. По взгляду, по манере, по ухватке.

Огромная работа была проделана следователями проку­ратуры и операми уголовного розыска по выявлению за большой промежуток времени аналогичных преступлений в Вятке и Кировской области, в других областях Повол­жья — в Саратовской, Ульяновской, Астраханской, Перм­ской, Самарской областях, в Татарстане...

Как всегда в таких случаях бывает, по пути раскрыли ряд «мертвых висяков» и «подвешенных дел», к банде Ахтаевых не имевших отношения.

Проверяли не только местных рецидивистов, их связи, но и все преступления аналогичного почерка, совершен­ные с особой, не продиктованной необходимостью жесто­костью...

Заодно вырисовывалось, что убийства, которые Коржев и его бригада склонны были приписать банде Ахтаевых, со­вершены не только из жадности, не столько из материаль­ных, корыстных побуждений, сколько из злобы...

Злоба, ненависть, жестокость, беспощадность — вот что стояло за этими кровавыми убийствами, прокатившимися волной по Кировской и соседним областям.

Столько крови, сколько он увидел, пока расследовал дело № 21/3027-91, «важняк» Кировской облпрокуратуры

Михаил Коржев не видел за всю свою предыдущую жизнь и работу в органах прокуратуры.

Но и столько хороших людей не видел.

С операми утро работал в полнейшем единодушии, теснейшем сотрудничестве. На совещаниях прокурор­ских и милицейских дым коромыслом, крик, версий каждый готов предложить с десяток. Вроде много шуму из ничего? ш на самом деле есть польза от таких «мозго­вых атак».

Всегда где-то да приоткроется завеса тайны, какой-то новый свет в конце тоннеля забрезжит, новая версия воз­никнет, старая подтвердится.

Причем что интересно: каждый делал свое дело в рам­ках своей компетенции, и никаких там ведомственных ам­биций не возникало.

Какой-то у бригады кураж появился, как стали выхо­дить на свидетелей, на следки, на вещдоки, стали выезжать на места преступлений, и старых, и новых. Стало раскру­чиваться это многоэпизодное дело. Все работали день и ночь, азарт у сыскарей пошел.

Тем временем диалог у Коржева с Дробовым стал, по­хоже, налаживаться. Конечно, о взаимной симпатии речи не было, но какое-то взаимопонимание устано­вилось.

Бывает и так, что сильные физически люди в нештатных ситуациях по стенке расползаются, Дробов явно боялся, боялся и братьев, и «вышки», говорил наверняка меньше, чем знал. И то, что говорил, умишком своим заскорузлым все время проверял — не сказал ли лишнего?

У Коржева сложилось такое впечатление, что тот «сда­ет» ровно столько своих личных преступлений, сколько надо, чтоб до «вышки не дотянуть».

Было видно, что смерти он боялся до дрожи. И все вре­мя как бы предлагал следователю «торговлю» — а вот я еще кое-что знаю и могу сказать, если следствие мне гаран­тирует...

Как ни соблазнительно было пойти на торговлю с преступником, пообещать что-то, дать гарантию жизни, если сдаст братьев, Коржев этого соблазна избегал. Ничего не обещал, ничего не гарантировал, и будущее Дробова ставил целиком в зависимость от степени его сотрудниче­ства со следствием. Но без прямого торга «я — вам, вы — мне».

Дробов уже давно сидел в СИЗО, братья-разбойники где-то на свободе шастали. И вполне возможно, совершали новые преступления. Так что особенно-то и откладывать признания Дробова было нежелательно.

Время шло. Коржев нервничал. Но нервничал и Дробов.

Он перебирал в голове варианты поведения: то ли и дальше по эпизодам совместных с братьями преступлений сидеть в «несознанке», в «отрицаловке», то ли, спасая свою жизнь, начинать активнее сотрудничать с дотошным сле­дователем.

Видимо, что-то в манере вести допрос, в чувстве соб­ственного достоинства, в компетентности молодого следо­вателя прокуратуры подталкивало «удава» к принятию именно второго решения.