Наполеон, или Миф о "спасителе" - Жан Тюлар

Скрытое недовольство, и в этом нет ничего удивительного, исходило именно из этих кругов. «Одним из неотъемлемых принципов торговли является то, что ею могут заниматься лишь равноправные люди. Наполеон же во что бы то ни стало стремился к установлению иерархии», — записал в дневнике Оттингер. «Финансисты выражают недовольство, — добавлял Фьеве, — тем, что социальные различия, основанные на воспоминаниях о классовом расслоении и служебном положении, оттесняют их на задний план».

Труднее понять чувства других нотаблей, поскольку дворянство присуждалось, как правило, автоматически, вместе с должностью сенатора, государственного советника и т. п. Лишь в отношении к майорату можно судить о характере вызываемого им интереса. Не исключено, что у нотаблей он был не столь велик, как можно было бы предположить. Между тем Совет юстиции титулов очень быстро заработал с перегрузкой. Так, на заседании 28 октября 1808 года рассматривался вопрос о присуждении майоратов графам Лафорету, Шовлену, Мероду де Вестерлоо, Даржюзону, председателю избирательной коллегии департамента Мэн-и-Луара Контаду, главному королевскому казначею Эстеву, аудитору Государственного совета Перего, председателю избирательной коллегии департамента Финистер Вальдарж-Серрану, камергеру Мерси д'Аржанто, мэру Монса Дювалюде Больё и т. д. Среди баронов, дела которых рассматривались Советом в тот день, было 9 префектов, 10 членов избирательных коллегий, несколько судейских. Правда, было и много неявившихся на заседание. Почему бы это?

Ажиотаж по поводу титулов разгорелся и среди военных. «Через мои руки прошло множество прошений, — свидетельствует член Совета юстиции титулов Паскье, — с ходатайствами о продвижении в дворянстве, словно речь шла о присвоении очередного воинского звания». Заигрывая со старой аристократией, Наполеон надеялся объединить ее с новой: на 23 процента древних родов приходилось 58 процентов бюргерских. Однако последние, хотя и составляли большинство, с беспокойством следили за возрастанием роли старой знати при дворе и префектурах. Возобновилась борьба самолюбий, воскресла взаимная ненависть. Не было ли создание дворянства Империи лишь предлогом для возведения прежних хозяев жизни на вершину иерархической лестницы? Судя по некоторым отчетам префектов, содержащих анализ общественного мнения, такое предположение имело реальные основания. И все же Наполеону не вполне удалось привлечь на свою сторону старую элиту. Нет слов, дворянство Империи пестрит выдающимися именами: Ноайль, Монморанси, Тюренн, Монтескью. Разумеется, немалую роль в переходе потомственной аристократии на службу Империи сыграли престижные должности и высокие оклады. Но был ли искренним этот союз? Паскье признавался, что согласился на сотрудничество с Наполеоном исключительно ради того, чтобы обеспечить себе будущее.

По-видимому, следует признать, что попытка создания дворянства в Империи была ошибкой и окончилась провалом. Ошибкой постольку, поскольку брюмерианцы не стремились к возрождению аристократии. Доказательством может служить сопротивление Законодательного корпуса учреждению ордена Почетного легиона. Эгалитаризм во Франции имеет тенденцию к нивелировке по нижнему социальному уровню: легче уничтожить вышестоящие классы, чем сравняться с ними. В этом — причина негодования, вызванного не лишенным, впрочем, здравомыслия призывом Гизо, который в эпоху Июльской монархии на требования понизить имущественный ценз ответил: «Обогащайтесь!» Нотабли приняли подаренные им почести и возомнили себя знатными. Паскье иронизирует над Гарнье, который критически относился к институту дворянства, однако «графский титул куда как нежно щекотал его ухо». Словом, выдвиженцы не испытывали признательности режиму.

В этом — причина катастрофы: дворянство Империи не стало опорой династии, на что так надеялся Наполеон. В 1812 году он признался Коленкуру, что институт дворянства не оправдал его ожиданий. Два года спустя старое дворянство вернуло себе все прежние титулы, а новое предало императора забвению.

Решение о непосредственном вторжении в Испанию Наполеон принял после Тильзита. С 1788 года на Иберийском полуострове царствовал благодушный и слабовольный Карл IV, передавший бразды правления своей супруге Марии Луизе Пармской и премьер-министру Годою. Приход к власти Карла IV совпал с концом эпохи великих колониальных завоеваний, удесятеривших доходы метрополии, которые не привели при этом к чудовищной инфляции, поразившей страну в XVI веке. Однако не вся Испания была в равной степени вовлечена в процесс преобразований: аристократов и крестьян Галисии и Андалузии, в отличие от буржуазии Кадикса и Барселоны, не затронули прогрессивные идеи Просвещения. Наметилось противостояние двух Испаний: одна откликнулась на новые веяния, другая оставалась консервативной. Годой, ставший в двадцать пять лет первым министром, прекрасно понимал это; несмотря на свою непопулярность, объяснявшуюся стремительным взлетом, он ухитрялся сохранять равновесие между «темной» и «просвещенной» Испанией. Для этого ему приходилось вести сложную дипломатическую игру, которую он проиграл, не оказав сопротивления наполеоновскому нашествию.

Война с Испанией началась по личной инициативе Наполеона, хотя его и подталкивали к ней Талейран и Мюрат.

Первая ошибка императора состояла в том, что представление о гибнущей Испании, навязываемое рассказами путешественников и отчетами дипломатов, побуждало его взять на себя роль спасителя, который может преобразить полуостров. Точнее, совершить очередной брюмерианский переворот.

Хотя Испания пострадала от континентальной блокады, кризис затронул в основном лишь промышленную и торговую Каталонию, Валенсию и Кадикс. Не сказался он и на демографическом росте в стране, население которой увеличилось с 9 миллионов в 1765 году до 12 миллионов в 1808 году. Эта жизнестойкость не охладила воинственного пыла Наполеона. Вторая ошибка: императору казалось, что в этой войне народ Франции его поддержит. Его ослеплял успех кампаний 1805–1806 годов, которые были приняты общественностью, расценившей их как продолжение войн за Революцию. Иная ситуация сложилась в Испании. Здесь Наполеон руководствовался забытым после 1789 года династическим интересом: Бурбонов должны сменить Бонапарты. Такой была в конечном счете цель войны. Наполеону хотелось думать, что эта смена династий будет с одобрением встречена во Франции: помимо перспективы присвоения испанских сокровищ, она давала возможность насадить революционные идеи 1789 года в стране, стонущей под гнетом реакционного режима, вовлечь Испанию в орбиту французской политики, интегрировать ее в систему государств европейского континента.

На деле начало испанской авантюры вызвало кислую мину даже на лицах жителей Бордо. За исключением кое-каких деловых кругов, прельстившихся на мгновение испанской шерстью и латиноамериканскими рудниками, война в Испании, судя по отчетам префектов, содержащих анализ общественного мнения, была неодобрительно встречена даже на юге. Идея естественных границ слишком глубоко вошла в сознание французов: нотабли с беспокойством наблюдали за военными действиями, разворачивающимися по ту сторону Пиренеев. Их реакция стала первым симптомом расхождения между Наполеоном и французской буржуазией.