На новой земле - Джумпа Лахири

Я снял куртку и передал отцу, и он убрал ее в стенной шкаф, затем повел меня в столовую. Поскольку дом был построен в стиле модерн, мама настояла, чтобы мы обставили его подходящей по стилю мебелью, и сейчас в гостиной стоял черный кожаный диван в форме буквы «П», а рядом с ним — хромированный торшер в виде длинной дуги, нависающей над диваном, и неправильной формы стеклянный журнальный столик. Столешница обеденного стола была выполнена из белого стекловолокна, и стулья сделаны в том же стиле. Мама никогда не позволяла закрывать стол скатертью, но сейчас он был накрыт какой-то тряпкой с индийским узором — то ли занавеской, то ли покрывалом, которое не доходило до противоположного конца. В центре, вместо вазы с фруктами или изящной цветочной композиции, которые мама всегда подбирала сама, стоял столовый прибор из нержавеющей стали: солонка и перечница, а рядом бутылочки с индийскими соусами «острый манго» и «сладкий лайм», испачканные, без крышек, с ложками, засунутыми в маслянистые жидкости. Мне накрыли на одном конце стола, на тарелке передо мной громоздилась горка полупрозрачных лючиз, а в нескольких мисках, расставленных полукругом, лежали рис, дал и тушеные овощи.

— Садись, — сказал отец, — поешь, должно быть, ты голоден. — Он явно нервничал, впрочем, я тоже. В руке у него не было извечного стакана с виски, да и вообще я не увидел на столе бутылки «Джонни Уокера», без чего у него не обходился ни один вечер.

Я продолжал стоять, глядя на миски с неаппетитной индийской едой — мне совершенно не хотелось ни риса, ни дала. В университете я ел в кафетерии, а когда приезжал домой, мы с отцом или ходили в ресторан, или заказывали домой пиццу, так что великолепную газовую плиту с встроенным грилем, которой так гордилась мама, мы использовали только для того, чтобы вскипятить воду в чайнике. Я взглянул наверх и заметил, что потолок в углу потемнел от протечки.

— А это когда случилось? — спросил я, указав рукой на темное пятно.

— Уже довольно давно.

— А ты что, не собираешься ремонтировать крышу?

Мой отец всю жизнь трепетно относился к постройкам и раньше держал свои дома в идеальном состоянии.

— Знаешь, это такая большая работа, — устало произнес он. — Крыша-то совсем плоская, воде некуда стекать! Все-таки в этой части света не зря издавна делают крыши наклонными.

Я не слышал ни шагов, ни звона посуды на кухне, ни звуков льющейся воды — как будто Читра и ее дочки затаились в одном из многочисленных стенных шкафов, заслышав шум мотора моей «ауди».

— Ну и где же они? — спросил я, не выдержав.

И тогда она появилась, вышла из-за двери, которая вела на кухню. Я знал, что по возрасту она ближе ко мне, чем к отцу, но все равно это болезненно поразило меня. Лицо у Читры было приятное, но слишком круглое, чтобы назвать его красивым, нос широковат, а волосы длинные, темные и густые. Она была выше, чем я предполагал, выше даже, чем мама. Пробор ее был густо накрашен алой краской (традиция, которой мама никогда не следовала), и это яркое пятно показалось мне самой запоминающейся частью ее наружности.

— Прошу вас, зовите меня мамони, — сказала она на бенгальском языке. Голос у нее был значительно ниже маминого, с хрипотцой, которая звучала неожиданно успокаивающе. — Вы не возражаете?

Она говорила с нерешительной улыбкой, как будто опасаясь моей реакции, но я покачал головой, не отвечая на ее улыбку.

— Пожалуйста, — повторила она на этот раз по-английски, рукой указывая на стул.

Я повернулся к отцу:

— А разве мы не будем ужинать все вместе?

— Мы уже поели, — сказала Читра, переключаясь обратно на бенгали. — Вы так долго ехали. Подождите, я принесу еще еды.

Она быстро вернулась на кухню, а я сел за стол. Внезапно рот мой наполнился слюной, и, несмотря на то что мне претило есть приготовленную ее руками пищу, я был благодарен за обилие блюд на столе. В последний раз я ел днем — кусок фруктового кекса, который предложила мне мать Джессики. Кекс, кстати, оказался на редкость вкусным, и мама Джессики завернула мне еще пару кусков в дорогу. А я так и забыл их на столе, память совершенно отшибло после того, как мы с Джессикой целый час занимались любовью на ее старомодной кровати под балдахином.

— Давай, Каушик, начинай, — сказал отец, отодвигая свободный стул и усаживаясь на него. — Все остынет.

Читра разложила еду в маленькие стеклянные вазочки, из которых мы обычно ели мороженое, и их расположение на столе показалось мне слишком формальным и церемонным: так ели дедушки и бабушки в Калькутте, утром они принимали ванну, а потом не шли, а «следовали» к столу в сопровождении дюжины слуг. Я не знал, как лучше поступить — есть прямо из вазочек или положить себе на тарелку всего понемногу. Пока я размышлял над этим, я прикончил еще теплые и на редкость воздушные лючиз. Это напомнило мне о воскресных завтраках в Бомбее, когда я тоже ел лючиз, приготовленные Зариной, нашей поварихой, фарси по национальности. Жизнерадостный мамин голос до сих пор звучал в моей голове — вот она жалуется, что лючиз вышли недостаточно пышными, и просит Зарину приготовить еще одну порцию, только вначале получше раскалить масло на сковороде.

Читра опять вошла в столовую, на этот раз в сопровождении двух девочек, которые, кроме некоторой разницы в росте, показались мне совершенно одинаковыми. Они были одеты в толстые вязаные свитера и шерстяные носки, хотя в доме было вполне тепло, — нелепые индийские вещи, которые — я был уверен в этом — они выбросят, как только начнут общаться со сверстниками. Оба свитера были химического ярко-розового цвета. Девочки не слишком походили на Читру, более темнокожие, с сужающимися книзу лицами и хвостиками, завязанными по обеим сторонам симпатичных мордашек.

— Хотите лючиз? — спросил я, указывая на тарелку, и, к моему удивлению, обе они сделали по шагу вперед и протянули ко мне левые руки, правыми закрывая смеющиеся рты. У младшей девочки не хватало переднего зуба.

— Оставьте дада в покое, дайте ему поесть, — сказала им Читра. Она, не колеблясь, назвала меня «дада» — старший брат, — и это мне не понравилось.

— Можете называть меня Каушик, — сказал я быстро, что вызвало у них очередной приступ безудержного веселья. Теперь они прикрывали рты обеими руками.

— А как насчет КД? — спросил отец.

Мы с удивлением повернулись к человеку, из-за которого, собственно, все здесь и собрались.

— Это сокращенно от Каушик-дада, — объяснил отец.

Я не знал, пришло ли ему это в голову в тот момент, или он придумал это имя раньше, на случай, если я отвергну вариант Читры. Вообще-то он всегда любил играть со словами, даже писал стихи на бенгальском языке, которые читал маме вслух. Из ее смешков и комментариев я понял, что стихи были юмористического плана и довольно остроумные. Мы не афишировали тот факт, что мой отец, инженер-строитель, в свободное время изображает из себя поэта. Я, конечно, не спрашивал его об этом, но почему-то был уверен, что после маминой смерти он больше не писал стихов.