Восьмое Правило Волшебника, или Голая империя - Терри Гудкайнд

— Какое совпадение, — откликнулся Натан. — Я провел много времени, думая о том же самом.

— Да, я знаю. — Энн кивнула. — Вот. Возьми его. — Она протянула Рада-Хань. — Не хочу его видеть. Натан, я ненавидела делать это. Особенно по отношению к тебе. Мне теперь кажется, моя жизнь была бесполезна. Прости меня за то, что запирала тебя щитами. Если бы я могла снова прожить свою жизнь, я бы никогда не сделала так... Я не жду от тебя милости. Я не была милостива к тебе.

— Да. Не была, — произнес Натан. Его бирюзовые глаза смотрели прямо в ее глаза. Он смотрел по-особому. Так же пронизывающе, по-раловски, смотрит Ричард. — Значит, ты просишь прощения за то, что держала меня в темнице всю мою жизнь. Ты знаешь, Энн, почему это было плохо? Знаешь, в чем вся ирония?

Вопреки своему желанию Энн услышала собственный голос:

— Какая ирония?

— Ну, — он пожал плечами. — Ради чего мы боремся?

— Натан, ты хорошо знаешь, ради чего мы боремся.

— Да, конечно, я знаю. А ты? Скажи, что мы пытаемся защитить, сохранить живым?

— Искру магии, данную нам Создателем, конечно. Мы боремся за то, чтобы она осталась в этом мире. Боремся за жизнь тех, кто родился с ней, за то, чтобы они научились владеть ею. Мы боремся за всех, обладающих даром.

— Немного иронично, тебе не кажется? То, за что ты так борешься, пугает тебя. Имперский Орден считает, что не в интересах человечества позволять тем, кто владеет магией, использовать ее, поэтому эту уникальную способность следует искоренить. Они заявляют, что когда все не будут обладать даром, тогда те, кто будет иметь искру, могут стать опасными. Ведь такие люди могут захотеть прожить собственную жизнь. Потому-то, как считает Орден, имеющие искру должны быть изгнаны из этого мира, чтобы мир стал лучше для всех остальных.

Ты тоже работала над этим всю свою жизнь, сама обманывалась теми же ложными идеями, Энн. Ты сделала меня пленником из-за моего дара. Наказала только за мою способность делать то, чего не могут другие, за то, что я награжден от рождения даром, которого нет у остального человечества.

Ты утверждаешь, будто хочешь сохранить в других то, чего так боишься во мне — мою исключительную способность. Будто ты работаешь над тем, чтобы рожденные с даром могли прожить свою собственную жизнь, наилучшим образом развили свою способность... Но ты лишила меня этого права.

— Если мне по душе свобода охоты для волков Создателя, это еще не значит, что я хочу стать их обедом.

— Я не волк. Я человек, — придвинулся к ней Натан. — Ты заставила меня жить в тюрьме за то, кто я есть, потому что боялась моей способности. Ты убедила себя в доброте и правильности своего поступка. Все мы верим, что боремся за светлое будущее людей, в котором они будут самими собой.

Ты сказала себе, что тюрьма — это правильно, но это ложь. Ты пыталась обмануть себя, отказываясь видеть истинную сущность принципов, которые так истово защищала. Оглянись, Энн. — Он обвел руками каменные стены. — Вот что ты защищала, вот что ты уготовила тем, у кого, как ты решила, нет права на собственную жизнь. Ты решила так же, как и Орден. Будто тот, кто обладает большими способностями, должен быть отрезан от тех, у кого этих способностей меньше. Неважно, как ты собиралась украсить выстроенную тобой темницу — вот как она выглядит внутри.

Прежде чем ответить, Энн собралась с мыслями.

— Мне казалось, я начала что-то понимать, пока сидела здесь, но теперь сомневаюсь. Все эти годы я чувствовала, что творю с тобой нечто ужасное, но никогда не позволяла себе задумываться об этом... Ты прав, Натан. Я считала, что ты можешь причинить зло. Но я была обязана объяснить тебе, что ты должен обдумывать свои поступки, а не ждать от тебя худшего и запирать. Прости меня, Натан.

— Ты правда думаешь именно так? — переспросил он, упершись руками в бока.

Энн лишь кивнула, не в силах поднять на него глаз. Она плакала. Как горько сознавать, что она всегда рассчитывала на честность других, но не была честна сама с собой.

— Да, Натан, именно это я и имею в виду. — Исповедь окончена. Энн подошла к кровати и упала на нее. — Спасибо, что пришел, Натан. Я больше не побеспокою тебя и понесу наказание без жалости к себе. Если ты не против, я бы хотела сейчас остаться одна и подумать.

— Ты можешь сделать это позже. А сейчас вставай и собирай вещи. Надо кое-что сделать, и быстро.

Энн подняла хмурый взгляд.

— О чем ты?

— Нам нужно многое сделать. Вставай, женщина. Мы теряем время. Надо идти. Мы на одной стороне, Энн. Надо действовать вместе и защищать то, что мы защищаем. — Натан опустился на пол рядом с ней. — Если ты только не решила просидеть здесь всю свою жизнь. — Он подбадривающе коснулся ее руки. — Если нет, пойдем со мной. У нас неприятности.

Энн наклонилась со скамьи:

— Неприятности? Какие?

— Большие. Очень большие неприятности с пророчеством.

— Пророчеством? Неприятности с пророчеством? Какие? С каким пророчеством? — в растерянности повторяла она.

Упершись кулаками в бока, Натан ухмыльнулся.

— Я не могу говорить с тобой о таких вещах. Пророчества — не для непосвященных.

Энн поджала губы, собираясь высказать все, что думает, как вдруг заметила улыбку в уголках его губ. Она улыбнулась в ответ.

— Что произошло? — спросила Энн тоном, которым говорят друзья, решив простить друг друга и забыть о прошлом.

— Энн, ты мне не верила, когда я тебе говорил, — пожаловался Натан. — Снова он, мой мальчик.

— Ричард?

— А кто еще может попасть в те передряги, в которые попадает Ричард?

— Я не думаю о Ричарде, как о мальчике.

Натан вздохнул.

— Я знаю, но тяжело в моем возрасте думать о ком-нибудь столь юном, как о мужчине.

— Он мужчина, — уверила его Энн.

— Да, думаю, да, — ухмыльнулся Натан. — И он Рал.

— В какие неприятности на этот раз влез Ричард?

— Он прошелся по границе пророчества, — пошутил Натан.

Энн скривила лицо.

— О чем ты говоришь? Что он сделал?

— Я говорил тебе, Энн, что мальчик прошел по самой границе пророчества — прошел прямо по тому месту в пророчестве, где само пророчество уже не существует.

Энн заметила, что Натан искренне взволнован, но он не придавал этому значения. Некоторые люди его боялись. Часто казалось, что он говорит полную ерунду, а на самом деле просто немногие были способны его понять. Иногда только сам пророк может объяснить свое пророчество. Своими особенными глазами, глазами пророка, он может видеть то, что недоступно больше ничьему зрению.

Энн целую жизнь работала с пророчествами, поэтому она могла понимать его предсказания лучше, чем многие; понимать хоть что-нибудь из того, о чем он говорит.