История величия и падения Цезаря Бирото - Оноре де Бальзак

— Вот это честность! все до гроша, да еще по четыре на сто! — воскликнула тетка Маду, с наивным восхищением глядя на Бирото. — Слушайте, папаша, я неплохо зарабатываю у этого вашего рыженького, он — славный малый, не торгуется, чтобы я могла покрыть свои убытки. Давайте-ка я выдам вам расписку, а деньги, старина, оставьте себе. Тетка Маду — горласта, тетка Маду — порох, но в груди у нее кое-что бьется! — воскликнула она, ударяя себя по самым пышным мясистым подушкам, когда-либо известным Центральному рынку.

— Ни за что! — ответил Цезарь. — В законе есть прямые на то указания, и я желаю уплатить вам сполна.

— Что ж, я не заставлю себя упрашивать, — сказала тетка Маду, — но завтра уж я протрублю на весь наш Центральный рынок о вашей честности. Днем с огнем такой не сыщешь!

Подобная же сцена, лишь с небольшим вариантом, произошла и у подрядчика малярных работ, тестя Кротта. Шел дождь; Цезарь поставил мокрый зонт в углу, возле двери. Разбогатевший подрядчик, видя, как по полу его красивой столовой, где он завтракал с женой, растекается лужа, не проявил особой любезности.

— Ну, что вам еще от меня нужно, папаша Бирото? — сказал он резким тоном, словно обращаясь к назойливому нищему.

— Разве ваш зять не говорил вам, сударь?..

— О чем? — нетерпеливо перебил Лурдуа, думая, что речь идет о какой-то просьбе.

— Чтобы вы пришли к нему нынче утром в половине двенадцатого, получили сполна все, что я оставался вам должен, и выдали мне расписку?..

— Ах, это другое дело... Присаживайтесь, господин Бирото. Не закусите ли с нами?..

— Доставьте нам удовольствие, — прибавила г-жа Лурдуа.

— Дела, стало быть, идут на лад? — спросил толстяк Лурдуа.

— Нет, сударь, чтобы скопить немного денег, мне приходилось завтракать одним лишь хлебцем; зато, надеюсь, со временем я возмещу ущерб, причиненный мною людям.

— Да вы и впрямь человек порядочный, — сказал подрядчик, отправляя в рот кусок хлеба с паштетом из гусиной печенки.

— А что поделывает ваша супруга? — спросила г-жа Лурдуа.

— Она ведает кассой и торговыми книгами у господина Ансельма Попино.

— Бедные люди! — тихо сказала мужу г-жа Лурдуа.

— Если я вам понадоблюсь, дорогой господин Бирото, — сказал Лурдуа, — милости просим, заходите, постараюсь помочь вам...

— Вы мне понадобитесь сегодня в одиннадцать часов, сударь, — сказал Бирото, уходя.

Такое начало придало банкроту мужества, но не вернуло ему покоя: слишком много треволнений вносило в его жизнь желание восстановить свое доброе имя. С лица его совсем сбежал прежний румянец, глаза потускнели, щеки ввалились. Старые знакомые встречали иногда Бирото в восемь часов утра, когда он шел на улицу Оратуар, или в четыре часа пополудни, когда он возвращался домой, — бледный, боязливый, совершенно седой, в сюртуке, который он носил со времени своего падения и берег, как бедный подпоручик бережет свой мундир; случалось, что кто-либо его останавливал, и он бывал этим явно недоволен: беспокойно оглядываясь, норовил, словно вор, проскользнуть вдоль стен незамеченным.

— Все знают, как вы живете, — говорили ему. — И все жалеют, что вы, ваша жена и дочь так себя изводите.

— Дайте же себе передышку, — уговаривали его другие, — ведь денежные раны не смертельны.

— Но душевная рана иной раз убивает, — ответил однажды старику Матифа несчастный обессилевший Цезарь.

В начале 1823 года был окончательно решен вопрос о сооружении канала Сен-Мартен. Цены на земельные участки в предместье Тамиль бешено взлетели. Канал по проекту должен был пройти как раз посредине участка дю Тийе, принадлежавшего ранее Цезарю Бирото. Компания, получившая концессию на прорытие канала, готова была заплатить огромную сумму, если бы банкир мог предоставить свой участок в ее распоряжение к определенному сроку. Но помехой делу был арендный договор, заключенный некогда Цезарем с Попино. Банкир явился на улицу Сенк-Диаман к торговцу парфюмерными и аптекарскими товарами. Дю Тийе относился к Попино с полным равнодушием, но жених Цезарины питал к нему безотчетную ненависть. Он ничего не знал ни о краже, когда-то совершенной удачливым банкиром, ни о гнусных его комбинациях, но какой-то внутренний голос твердил ему; «Этот человек — непойманный вор». Попино не стал бы вести с ним никаких дел, одно уж его присутствие было ненавистно Ансельму, особенно в ту пору, ибо он видел, как дю Тийе наживается на разорении своего бывшего хозяина: цены на участки в квартале Мадлен так поднялись, что можно было предвидеть их неслыханный рост, последовавший в 1827 году. Когда банкир изложил цель своего посещения, Попино посмотрел на него со сдержанным негодованием.

— Я не отказываюсь расторгнуть арендный договор, но вам придется уплатить мне шестьдесят тысяч франков; я не уступлю ни гроша.

— Шестьдесят тысяч франков! — воскликнул, отшатнувшись, дю Тийе.

— У меня арендный договор еще на пятнадцать лет, а замена фабрики другой ежегодно обойдется мне в лишних три тысячи франков. Итак, шестьдесят тысяч франков, или прекратим этот разговор, — заявил Попино, возвращаясь в лавку; дю Тийе последовал за ним.

Разгорелся спор. Упомянуто было имя Цезаря, и, услышав его, г-жа Бирото спустилась вниз. После пресловутого бала она впервые увидела дю Тийе. Банкир невольным жестом выдал свое изумление, заметив, как изменилась его бывшая хозяйка; он потупил глаза, ужаснувшись делу рук своих.

— Господин дю Тийе наживает на ваших участках триста тысяч франков, — сказал Попино парфюмерше, — а нам отказывается уплатить шестьдесят тысяч отступного за расторжение нашего арендного договора...

— Да ведь это три тысячи франков годового дохода! — с пафосом воскликнул дю Тийе.

— Три тысячи франков!.. — просто, но выразительно повторила г-жа Бирото.

Дю Тийе побледнел, Попино взглянул на г-жу Бирото. Наступившее гробовое молчание сделало эту сцену еще более непонятной для Ансельма.

— Вот отказ от аренды, составленный по моему поручению Кротта, — сказал дю Тийе, вынимая из бокового кармана гербовую бумагу, — подпишите его, я выдам чек в шестьдесят тысяч франков на Французский банк.

Попино с нескрываемым изумлением посмотрел на жену парфюмера, ему казалось, что он грезит. Пока дю Тийе за высокой конторкой выписывал чек, Констанс поднялась обратно на антресоли. Банкир и Попино обменялись документами. Дю Тийе ушел, холодно простившись с Попино.

«Благодаря этой необычайной сделке Цезарина через несколько месяцев будет наконец моей женой, — подумал Ансельм, глядя вслед дю Тийе, направившемуся к Ломбардской улице, где его поджидал кабриолет. — Моя бедная Цезарина перестанет надрываться на работе. Подумать только! Стоило г-же Бирото посмотреть на него! Что может быть общего у нее с этим разбойником? Все это в высшей степени странно».

Послав в банк получить деньги по чеку, Попино поднялся наверх, чтобы поговорить с г-жой Бирото; за кассой ее не оказалось; она, очевидно, ушла в свою комнату. Ансельм и Констанс жили в добром согласии, как зять и теща, которые сошлись характерами. И Попино направился в комнату г-жи Бирото с поспешностью, естественной для влюбленного, мечты которого вот-вот осуществятся. Когда молодой купец бесшумно, точно кошка, подошел к своей будущей теще, он был несказанно удивлен, застав ее за чтением письма дю Тийе: Ансельм узнал почерк бывшего приказчика Бирото. При виде зажженной свечи и черного пепла, разлетавшегося по каменным плиткам пола, Попино вздрогнул; он обладал острым зрением и невольно прочел первую фразу письма, которое держала Констанс: «Я обожаю вас, и вы это знаете, радость жизни моей... Так отчего же...»