Кыш и Двапортфеля - Юз Алешковский

– Мерзкая скотина! Драная кошка!

Оскорблённый Кыш зарычал и взвизгнул. На этот звук из дежурной части вышел милиционер.

– В чём дело? – спросил он нас.

– Говорите. Так будет лучше, – шепнул я «Старику».

– Вот… Мы пришли сами… с повинной, – сказал Жека, а «Старик» уныло опустил голову.

– А кто вы такие? – спросил дежурный, когда мы зашли в дежурку, и, присмотревшись к парням, сам же ответил: – Узнаю! Узнаю! Узнаю! Господа браконьеры? – Он достал из ящика фотокарточки.

– Они самые, – угрюмо признался «Старик».

– Правильно сделали, что явились сами, – сказал дежурный.

После его слов мы с Кышем незаметно вышли из дежурки.

Выйдя на улицу, я не увидел ни машины, ни девушки, которая, в общем-то, была главной при аресте браконьеров. Зато папу и маму окружили, наверно, уже знавшие обо всём Сева, Симка и Вера. Папа им что-то рассказывал и, похоже на Кыша, лаял:

– Ряв! Ррряв! Ав!

– Привет! – сказал я ребятам, и они сразу начали ко мне приставать с вопросами:

– Как ты их? Как ты их?

– Ну как? – сказал я. – Увидел, привёз в милицию. И папа, конечно, мне помог. На пляже подробней поговорим. Я ещё не завтракал.

– Да-а! Загадочный ты человек! – сказал Сева, а Симка протянул мне бинокль.

– На́ вот… Но только на несколько дней.

– Не бойся. Не зажилю, – пообещал я.

И мы с мамой пошли завтракать, а папа сел в такси, чтобы не ходить по улицам в полосатой пижаме.

На следующий день после полдника за нами зашёл папа и пригласил на концерт художественной самодеятельности.

– Силы будут прекрасные, – сказал он.

Корней Викентич усадил Анфису Николаевну, маму и меня в первом ряду и спросил:

– А где же прелестный Кыш?

– Кыш в концертах ничего не понимает, – сказал я. – Он иногда лает на музыку и может испугать артистов. Мы его дома оставили.

Неподалёку от нас сидели Сева, Симка и Вера. Ведь их отцы водили автобусы «Кипариса».

Эстраду, похожую на раковину, вдруг залили прожектора. Уже темнело, и в снопах света, как зимой под фонарями снежинки, заплясали белые ночные бабочки.

Стало тихо. На сцену под аплодисменты вышел отдыхающий с орлиным носом и золотыми зубами, которого я видел в столовой и на пляже.

– Дорогие товарищи! Друзья! Дорогие сёстры и доктора! Дорогие снабженцы и повара! – весело сказал он, и в этот момент из-за перегородки, жмурясь от света, показался… Федя. Он вынул из кармана бумажку и кашлянул в микрофон. – Па-азвольте! Па-азвольте! – Конферансье хотел отобрать микрофон у Феди, но Федя под руку отвёл его в сторонку и что-то сказал на ухо. – Вступительное слово на важную тему имеет директор одного из строящихся стадионов Заполярья, товарищ Фёдор Ёшкин! – объявил конферансье, поглаживая руку, за которую его немного подержал Федя, и все засмеялись.

– Товарищи! В настоящий момент вы, можно сказать, родная для меня семья, которую активно ремонтирует замечательный персонал во главе с Корнеем Викентичем! Товарищи! – продолжал Федя. – Вот я написал открытое письмо в «Курортную газету» и для начала зачитаю его вам.

Дорогие товарищи!

Я непростительно и по-варварски вёл себя по отношению к культурным ценностям, как-то: к фигуре Геракла, декоративной вазе и садовой скамейке. Я гравировал на них признания в любви к Крыму, которые оказались расписками в моей темноте и невежестве. Я открыто признаюсь в этом через вашу газету как человек, желающий, чтобы таких поступков никто больше не повторял. Хватит портить природу Крыма! Я даю обязательство в короткий срок реставрировать фигуру Геракла, вазу и скамейку. Я благодарю замечательных соседей по палате, товарищей В. и Эс, а также его сына Алёшку за помощь в деле понимания моего поведения и за моральную поддержку в трудную минуту жизни.

Фёдор Ёшкин».

Извините, что отнял время.

Феде никто не хлопал. Конферансье проводил его за перегородку. Лица у всех отдыхающих были серьёзные. По рядам пронёсся шепоток.

– Товарищи! Кто за то, чтобы превратить наш концерт в собрание, прошу поднять руки! – сказал конферансье. Я обернулся, но поднятых рук не увидел. – Кто за то, чтобы начать концерт?.. Единогласно! «В лесу прифронтовом». Вальс. Исполняет и аккомпанирует Георгий Гусаров. Петрозаводск. Слесарь.

Пока Гусаров настраивал гитару, Корней Викентич громко сказал:

– Честнейшее и полезнейшее письмо Фёдора будет напечатано в «Курортной газете» в назидание всем невыявленным варварам!

«Вот он, оказывается, на что решился! – подумал я. – И молодец, что набрался смелости, а вот Торий не набрался и трусливо сбежал».

Гусаров очень хорошо спел под гитару вальс, который папа часто заводил в Москве… Потом выступали исполнительницы частушек из Вологды и Алма-Аты, подружившиеся в Крыму… После них показывал фокусы тихий седой старичок, и его долго не отпускали со сцены. Потом Василий Васильевич делал опыты по угадыванию мыслей на расстоянии и почти все угадал правильно. Потом снова кто-то пел, кто-то плясал, кто-то быстро умножал в уме длинные числа, и у меня начали слипаться глаза, потому что было уже поздно.

И как тогда, ночью, во время засады, когда я увидел живого Пушкина и подумал, что всё это во сне, так и на концерте я решил, что мне снова приснился Пушкин, который быстрой походкой вышел на сцену. Но присутствующие громко зааплодировали, и я, не помня себя от радости, затормошил маму и закричал:

– Пушкин! Пушкин! Ну что я тебе говорил? – Я обернулся к Севе, Симке и Вере: – Ага! Не верили! Смотрите!

Ребята, встав со своих мест, ошеломлённые, смотрели на Пушкина. А он подошёл к краю сцены, улыбнулся мне как старому знакомому, нагнулся и сказал:

– Здравствуй, Алексей!

Я побежал, протянул Пушкину руку, заглянул в его голубые смеющиеся глаза и наконец догадался:

«Это же Милованов!»

Но мне не было обидно. Всё равно: это Пушкин, сам Пушкин читал на сцене своё стихотворение! И я радовался встрече с ним, как тогда, ночью, возле пруда, а про Милованова забыл.

Дочитав стихотворение, Пушкин задумчиво ушёл со сцены, и его долго вызывали на «бис», но он не вышел, и конферансье объяснил: