Серая Женщина - Элизабет Гаскелл

к тебе. Но, парень, три сотни фунтов еще надо добыть. Ты же знаешь, что деньги я храню в чулке, но как только там наберется пятьдесят фунтов, отвожу их в банк, в Рипон. В последний раз там дали мне расписку на двести фунтов. Еще пятнадцать лежат в чулке. А сотню и теленка от рыжей коровы я предназначил Бесси: она так обрадовалась, когда узнала.

Бенджамин быстро взглянул на отца, пытаясь понять, говорит ли тот правду: то, что сомнение закралось в его сознание, как нельзя лучше говорит о его характере.

– Нет, не смогу собрать, не смогу, хоть и желал бы помочь вам со свадьбой, – покачал головой Найтен. – Можно продать черную телку: она принесет десять фунтов, но из них придется часть потратить на семена. В прошлом году урожай не задался, и я думал, что постараюсь… Вот что я тебе скажу, парень! Пожалуй, сделаю так: как будто Бесси дала тебе в долг свою сотню, а ты в обмен дашь ей расписку. Получишь все деньги в банке Рипона и попытаешься получить за две сотни то, что тебе обещали за три. Я не собираюсь обманывать этого умника, но ты должен получить то, что обещано. Иногда мне кажется, что тебя дурят, а сейчас не хочу, чтобы ты кого-то сам обдурил. Не хочу, чтобы ты недодал партнеру даже медный фартинг, но в то же время не могу допустить, чтобы он обманул тебя.

Чтобы объяснить эти слова, следует заметить, что некоторые из счетов, на оплату которых Бенджамин получал от отца деньги, были изменены таким образом, чтобы покрыть другие, менее почтенные расходы. Однако простой старый крестьянин достаточно сообразителен, чтобы понимать, что платит за те или иные вещи значительно больше, чем они стоят.

После недолгого раздумья Бенджамин согласился взять двести фунтов, пообещав наилучшим образом использовать их на устройство в бизнесе, и все же проявил стремление заполучить и те пятнадцать, что лежали в чулке. Как наследник отца, он счел их своими. Больше того, в этот вечер он холоднее обычного обращался с Бесси, поскольку даже в воображении завидовал предназначенной ей сотне фунтов. Странное дело: о не доставшихся ему пятнадцати фунтах Бенджамин думал больше, чем о тех заработанных тяжким трудом и скопленных отцом двух сотнях, которые должен был получить. Тем временем Найтен пребывал в необычно приподнятом состоянии духа. Старик обладал настолько щедрым и добрым сердцем, что испытывал истинную радость, помогая двум молодым людям устроить свое счастье, пусть даже ради этого пришлось пожертвовать значительной частью собственного состояния. Сам факт безусловного доверия к сыну делал Бенджамина более достойным в глазах отца. Огорчало его лишь то обстоятельство, что если все получится, как задумано, то Бенджамин и Бесси будут жить вдали от родной фермы. И все же он наивно надеялся, что Господь не оставит их, да и загадывать так далеко незачем.

Тем вечером Бесси пришлось выслушать от дядюшки немало непонятных намеков. Найтен не сомневался, что Бенджамин обо всем ей поведал, хотя на самом деле тот не сказал кузине ни слова.

Когда старики легли спать, Найтен честно поделился с женой новостью: признался, что обещал сыну деньги, и объяснил, какой жизненный план должны они осуществить. Изменение в назначении денег немного испугало бедную Эстер, ведь она так долго с тайной гордостью думала о них как о вкладе в банке, но ради Бенджамина с готовностью согласилась расстаться с накоплениями. Вот только на что могла понадобиться такая сумма? Сомнение вскоре развеялось мыслью, что не только их мальчик устроится в Лондоне, но и Бесси отправится с ним в качестве жены. Эта огромная перемена в жизни затмила любые вопросы о деньгах, и всю ночь Эстер вздрагивала и вздыхала от расстройства из-за предстоящей разлуки. Утром же, когда Бесси месила тесто для хлеба, сидевшая возле очага в непривычной пассивности тетушка вдруг сказала:

– Наверное, нам придется покупать хлеб в лавке. Вот уж не думала, что когда-нибудь настанет такое время!

Бесси взглянула на нее удивленно.

– Ни за что не стану есть их мерзкий хлеб. С какой стати ты вдруг заговорила о чужом хлебе, тетя? Это тесто поднимется так высоко, как воздушный змей на южном ветру.

– Я-то уже не могу так же хорошо месить тесто, как прежде: спина болит. Так что, когда уедешь в Лондон, нам придется покупать хлеб.

– Вовсе не собираюсь в Лондон, – решительно возразила Бесси, залившись краской то ли от какой-то мысли, то ли от предпринятых усилий, и принялась месить с новой энергией.

– Как только наш Бен станет партнером какого-то важного лондонского адвоката, сразу же заберет тебя к себе.

– Послушай, тетушка, если дело в этом, то не расстраивайся, – успокоила ее Бесси счищая с рук тесто, но по-прежнему не поднимая глаз. – Прежде чем устроиться где бы то ни было, Бен еще двадцать раз передумает. Иногда сама себе удивляюсь: уверена, что, едва выйдя за порог, он сразу обо мне забывает, а я все еще о нем вздыхаю. Постараюсь на сей раз забыть его не позже чем через месяц.

– Как не стыдно, девочка! Ведь он думает о тебе и строит планы. Только вчера разговаривал с твоим дядюшкой и очень толково все ему объяснил. Вот только нам будет очень тяжело без вас обоих.

Тетушка заплакала без слез, как умеют плакать только пожилые люди, и Бесси поспешила ее утешить. Они долго говорили о том о сем, горевали, выражали надежду и строили планы на будущее – до тех пор, пока одна не успокоилась, а другая втайне не почувствовала себя счастливой.

Вечером отец и сын вернулись из Хайминстера, завершив финансовую операцию обходным путем, что вполне удовлетворило старика, но было бы куда лучше, если бы тот вложил половину бдительности, которую уделил надежному переводу денег в Лондон, в проверку правдивости благовидной истории о грядущем партнерстве. Однако он ничего не знал о подобных аферах, а потому действовал так, как велела встревоженная душа. Домой старик вернулся усталым, но вполне довольным. Конечно, не в таком приподнятом настроении, как накануне, но с достаточно легким сердцем, если учесть, что завтра предстояло проводить сына в дальний путь. Бесси, приятно возбужденная утренним рассказом тетушки о планах кузена – как всем нам хочется верить в желаемое! – выглядела особенно хорошенькой в своей яркой, румяной юной прелести. Не однажды Бенджамин подстерегал ее по пути из кухни в молочную, обнимал и целовал. Родители охотно закрывали глаза на вольное поведение сына, но с каждым часом все в доме становились заметно