Десятый самозванец - Евгений Шалашов

— В Голштии он, у герцога Фридриха околачивается. Писали, что снова в новую веру перешел — в лютеранство.

— Ишь ты, — покачал головой Алексей Михайлович. — Это ж в который такой раз он веру-то поменял?

— Ну, если с православием считать… — задумался Волошенинов, высчитывая. — В пятый раз.

Среди бояр опять пошел шепоток: «Позор!», «Нехристь!», «Иуда Искариот!»

— А этот… Конюхов? — нахмурился царь, бывший ревнителем православной веры.

— На дыбе клялся, что сам не бусурманился и не лютеранился. То, что ислам Конюхов не принимал, — это точно проверено. Насчет других вер, тоже, может, и не врет.

— Вора поймать нам поможет? — спросил царь. — Ежели прощение ему пообещать?

— Вряд ли, — с сомнением покачал головой думный дьяк. — Тимошка не больно-то его слушал…

— С Фридрихом Голштинским толковали? — спросил царь.

— Было, — кивнул Волошенинов. — Не желает самозванца выдавать, ни в какую… Говорит — нет у него с Россией договора о выдаче преступников. Алмаз Иванов у него был. Сказал, что есть одна заковыка, за которую можно зацепить. Но на то только государева воля нужна.

— Какая? — заинтересовался царь.

— Ежели ты, государь, подтвердишь для голштинских гостей привилегии торговые…

Дума притихла. Вспомнилось, как из-за этих торговых привилегий была целая баталия. Государь тогда сильно уперся. Окольничий Рженников, что немцам леготу пообещал да уже и талеры от них взял, места лишился да в Тобольск поехал. Да вот и Львов сам только что в опалу угодил.

— Голштинцам дать, так остальные вопить будут, — высказал свое мнение Прозоровский. — Вон англичане те же…

— А ты, думный дьяк, сам-то какой интерес имеешь? — ехидно спросил князь Буйносов, известный тем, что по его слову да на его земле стрелецкие сотники держали на Яузе торговые бани, а денег в казну не платили.

— Корысть моя, боярин, такая, — спокойно ответил Михаил Иванович. — Приказ государев выполнить да самозванца в Москву привезти!

Крыть Буйносову было нечем. Да и остальные бояре знали щепетильность Волошенинова в таких делах, потому больше глупых вопросов не задавали.

— Может, лучше зарезать? Али отравить? — не унимался Куракин. — Дешевле выйдет!

— Так ить долгая песня-то будет, — со вздохом поддержал его князь Одоевский. — Искать, ловить, вывозить. А вдруг добром-то вывезти не удастся? Из Голштинии вора везти — не ближний свет… Куда б проще — в мешок да в воду…

Бояре уставились на государя. Тот резким и злым тоном сказал:

— Нет уж, надоело! Хватит! Резать тайком, тайком душить да травить… Да куда же это годится? Что мы — тати ночные? А ведь нужно всем прочим ворам урок дать. Четвертуем али на кол посадим прилюдно, так пусть смотрят да думают, годится или нет себя за русского царя выдавать? Но наперво судить его надо, вора этого. В Польше вон король Владислав своего незаконно прижитого сына на кол посадил только за то, что тот себя законным королевичем объявил. Сына законного! А мы? Речи поносные да вирши мерзопакостные терпеть должны? Как там по Уложению-то? А, Леонтьев?

Думный дьяк Гаврила Леонтьев, один из главных составителей Соборного уложения, уже уставший стоять, монотонно забубнил: «А буде кто при державе царского величества хотя Московским государством завладеть и государем быть, и для того своего злого умышления начнет рать збирать, или кто с недругом царского величества учинет дружиться и советными грамотами ссылаться, и помочь им всякими грамотами им всячески чинить, то изменника казнити смертию же!»

— Хватит, Гаврила, молодец, — прервал его царь и только сейчас заметил, что дьяки до сих пор стоят: — Садитесь уж. Вот, — вновь обратился он к Думе, — видите, сколько вор-то этот законов нарушил? Да ежели за каждую строчку его смертной казни предать, так это уж трижды можно было сделать.

— Ну, ратей-то он, положим, не собирал, — в раздумьях произнес князь Репнин. — Где же он рати-то возьмет?

— А войско у турок да у латынян просить — это не одно и то же, что самому собирать? — возразил боярин Шеин. — Да и неважно. Два там али три раза-то казнить — все едино. Голову-то всего один раз можно отрубить.

— Голову-то рубить, так слишком просто, — вешался старик Трубецкой. — На кол его надо, али четвертовать, али кожу с живого содрать. А не то можно…

— Ну, так вначале его поймать нужно, — перебил старика государь. — Вот что… Возьми, Михайло, все договоры, что голштинцы дадут, да пусть ко мне везут. Подпишу… Хрен с ними, со льготами, — пусть подавятся. Ну а голштинцы пусть тогда вора с головой выдадут.

— Ничо, государь, — вмешался боярин Романов. — Наши-то купцы все равно немцев как липку обдерут! Куда им против московской торговой сотни тягаться…

Реплика царского родича успокоила и повеселила всех присутствующих, включая царя. Похоже, он даже немного успокоился.

— Письмо бы еще, государь, — попросил Волошенинов. — К герцогу Фридриху, чтобы он вора-то пока попридержал… А не то утечет, подлец, ищи его потом.

— Составишь письмо, мне покажешь, да вместе с Леонтьевым и подпишете. Печати, какие нужны будут, Кукин поставит,[62]— решил государь. — Денег, сколь надо будет, в казне возьмешь. Ну а ты Алмазу-то своему накажи — пусть хоть землю роет, но вора чтобы мне привез…

— Может, окромя Волошенина-то, кого-нибудь из бояр приставить вора-то ловить? — «прорезался» голос у молчавшего до сих пор князя Милославского, уязвленного царским окриком. — Вдруг да один не справится? Может, Никиту Иваныча? — хитро взглянул царев тесть на недолюбливавшего его боярина Романова, отчего тот нехорошо покосился на выскочку.

— Один справится, — сразу отмел все возражения государь. — Михайло в позапрошлом году сыск в Устюге учинил на совесть.[63]Да и не один он. Вон Алмазу-то Иванову впору чин думного дьяка давать. Привезет вора — шапку бобровую получит…

1648 год от Рождества Христова.

г. Чигирин, резиденция гетмана Богдана Хмельницкого.

Пока искали ставку Хмельницкого, друзья изрядно намучились. Даже кони заморились плутать по узким и кривым улочкам. Рассчитывали, что дорогу им покажут прямо при въезде, ан нет. Караульные, к которым они обратились за советом, только махнули вдаль — езжайте, мол, не ошибетесь.